|
В стандартной одиночной камере поместить футон можно только по диагонали. В хороший месяц заработаешь три тысячи йен, если, конечно, никому не посмотришь в глаза. Разрешено не больше трёх книг и одной ручки — это на три книги и одну ручку больше, чем ему было нужно, но он быстро передумал. Дальнейшие подсчёты: двадцать минут разминки в неделю, демонстрация сентиментальности в виде взгляда на принесённую охранниками фотографию раз в три месяца. Говорят, на Хоккайдо в тюрьмах топят, но они не на Хоккайдо, и у половины заключённых окна залеплены пластиковыми крышками — дневной свет и по телевизору показывают, им такая роскошь ни к чему. Раз-два, раз-два, раз-два. Это очередная колонна марширует к душевым. Не смотреть никому в глаза, не размахивать руками выше уровня плеч. Не спать на животе, во время сна не закрывать лицо. Что-то подобное он снова переживёт в Камурочо, облепленный со всех сторон камерами, линзами и вывесками — выключатели всегда находятся снаружи, свет в камерах горит всю ночь. В тюрьме можно выбрать только одно время из двух: чтобы не ёбнуться, выбирай не текущее.
То десятилетие Кирю, как и все, потерял. Карп, плывущий против течения, выстудил себе всю душу, так и не добравшись до вершины водопада. Есть люди, которых обречённость превращает в прямую, и у Нишикиямы, оказывается, траектория только одна — на то, чтобы его переубедить, у Кирю не остаётся времени — и надгробие такое же прямое и злое. Заземляет только детская ладонь в его руке. Этих ладошек будет ещё очень много, они же выбьют из него тюремную манеру думать текущим днём. Якудза не самураи, чтобы при любом случае выбирать смерть.
Он всё понимает. Он ничего не понимает. Он романтик. Он человек ушедшей эпохи. Он продукт современности. Думать ему не нравится — если проблему нельзя отпиздить, найдутся более умные друзья. Мораль должна жить в животе врага. За неимением врагов может пожить в Маджиме, задающим слишком много вопросов. Думать Кирю не нравится, лучше восемь часов сидеть в сэйдза под лупой надзирателя, все мысленные импульсы превратить в мышечные, застыть и покрыться солью. Он не проводит границы между собой и остальными, хотя всем окружающим очевидно, что это не так. Это одни и те же руки: вчера кому-то сломали нос, сегодня лепят онигири, главное — не передать через ладони что-то кроме любви.
Просыпается, считает до десяти, сбивается и решает полежать ещё немного. Во рту привкус желчи и металла, в голове ни одной сформированной мысли — выходит, вчера было хорошо, «главное, не смотри в зеркало», говорит себе Ходаг и, разумеется, в зеркало смотрит. Лицо заботливо опухло, видимо, для того, чтобы щёки смягчили встречу с асфальтом, наверняка так, он почти вспоминает, как целовался с толчком и тот, оскорблённый блевотиной, не отвечал ему взаимностью. Дышать не очень удобно — ноздри склеены ржавой корочкой крови, той же, что смешалась со слюной и беспечно улеглась на левой щеке. Красота.
Вегетарианство — хуйня собачья. Собачья. Этот вывод он делает, ощупывая карманы с пустотой, и это неправильно. Там должно быть что-то ещё.
***
Облака деловито трутся у дальнего края неба. Вид у них подозрительный, думает Ходаг.Какая-то женщина несёт на руках кота, упрямо смотрящего в одну точку за её плечом. Может, она собирается его сожрать. В голове Ходага шевелится желание влезть в очередную неприятность, но в голове голосом Чесси разворачивается лекция (это всё её влияние), «Не лезь в залупу, Ходаг» (это уже от него).
Вздыхает, вид страдальческий.
— Вам повезло, мэм, — от комментария всё равно не удерживается.
Женщина задумчиво провожает его расфокусированным взглядом.
У Челси есть славная привычка тыкать пальцем в любой пиксель на экране и распределять персонажей по знакомым (посмотри «Подводную братву», говорит Ходаг). На Шреке она сильно задумалась, потому что вписать в его картину мира можно буквально любого жителя Фермы, но сейчас, конечно, Ослом стал бы Ходаг. Ходаг бы возразил.
Для такой роли он слишком любит философствовать.
Её адрес он ни разу так и не смог запомнить, но ноги делают своё дело, и ночью ему помогли — точно лучше настоящих, раньше брюхо царапали ветки и мусор, времена славные, как сепсис в эпоху пенициллина. Мысль о том, что Чесси может не быть дома, в голову не приходит (см. пробуждение). Ходаг живёт без рутины и будничного порядка и всех с лёгкой руки награждает той же привычкой: повезёт — встретитесь, не повезёт — встретитесь завтра.
Но лучше бы сегодня.
Для надёжности он зажимает кнопку звонка одной рукой, а другой барабанит в дверь. Если перестать это делать, то получится, что ты ждёшь, а ждать Ходаг не хочет и не будет, дело неотложное.
— Доброе утро! — он не очень изящно пропихивает себя в квартиру, и сейчас, конечно, никакое не утро.
На самом деле, он понятия, где проебал ключи. Есть догадки, наметки догадок и неопровержимые доказательства того, что они не у него в кармане.
— Ты ещё не разучилась плавать?
[icon]https://forumupload.ru/uploads/0019/e7/0f/2/993867.jpg[/icon]
