прототип: teresa oman;
kate marsh [кейт марш] не лучше тебя. |
целительство, ясновидение, сострадание
милосердие.
Было бы странно разочароваться в боге - его на ту вечеринку не позвали, в конце концов (наверное, на этом моменте стоило заподозрить неладное); не он улыбался, бегая глазами по незнакомым лицам; не он писал в комментариях, что Кейт Марш - шлюха; не его ладони она сжимала, притягивая к себе; не он глазел на неё, когда она стояла на крыше. (прыгай) Бог не может удалить видео на фейсбуке и даже триггер ворнинг поставить не может; Бог не поможет другим увидеть тебя - Кейт Марш глупая шлюха, конечно, но этого и не ждёт. Быть в центре внимания - дерьмово (и как только небеса выдерживают вечные взоры): люди смотрят на Кейт, узнают её имя, цвет волос, смотрят аватары в соцсетях, добавляют в друзья, предлагают отсосать, подзывают на улице, посвящают ей царапины в кабинке туалета - может быть, бог тоже устаёт от вечной надежды и тупой злобы, может быть, ему уже тоже всего слишком много. Кейт Марш - тупая шлюха, и на такие вопросы ответа не знает.
когда мне приснился Христос
и сказал, что нужно перестать выёбываться,
На крыше Кейт никого и ничего не видит: дождь бьёт по рукам бессильной злобой и усталостью, смятыми записками с угрозами и презрительным смехом — они собираются в лужи под ногами, из отражений на неё смотрят тупая шлюха, мусор, грязь; вокруг больше ничего нет, и Кейт хочет шагнуть вниз навстречу себе — а потом в госпитале тереть кожу, как позолоченную дешёвую пластинку, пока не сойдёт блестящий слой и не выглянет дешёвый сплав, ржавеющий быстрее, чем испаряется дождевая вода. В госпитале Кейт захочет вспомнить, как выглядело её отражение, но не сможет, и это хорошо: когда придёт Макс, не нужно будет делать вид, будто с крыши пыталась спрыгнуть Кейт (это была не она). Кейт улыбается матери, говоря то, что все хотят услышать: я была в таком тёмном месте, что забыла себя, но сейчас я всё вижу (простите).
никогда не ходить в церкви
и доказать, что я готов вершить чудеса
Кейт читает форумы, на которых люди планируют самоубийства, делятся опытом, отговаривают и вдохновляют друг друга; Кейт поджимает губы, когда в сотый раз видит «не знаю, что на меня нашло», «о чём я только думал» и «это какое-то затмение» — она знает, что это было и кто стоял на крыше, и смотреть на этого человека было настолько невыносимо, что убийство — не грех, а помощь и исцеление. Когда врач спрашивает, что она об этом думает и как у неё дела, она улыбается так же, как и всем прочим, той же улыбкой, которую возвращает всем желающим скорейшего выздоровления: конечно, это была не я, вы же меня знаете. Это болезнь, — Кейт смотрит на врача вопросительно, — это боль и болезнь, но они ушли. В детстве она просыпалась по воскресеньям пораньше, чтобы стащить кусок горячего пирога; теперь придётся скрывать это, пока ржавчина не сойдёт и не станет золотом. Кейт будет отрывать по кусочку и рассматривать, пока не заслезятся глаза и фальшивое не вытечет вместе со слезами — это будет самое начало.
наверное, он имел в виду это.
во сне лица тают, как огрызки свечей, смешиваются в одно: марта касается плеча неемии, поднимает руку и задевает прядь волос — воск жжёт ладонь по диагонали, подбирается к запястью — неемия открывает рот и выплёвывает голосом теренса стекло. во сне он протягивает руки и обхватывает её голову, доставая нож (марта точно знает, что он хочет забрать её глаза) — целует в лоб и бормочет что-то о том, что он не самозванец. под её ладонью лицо пастора сминается, как пожухлая листва, и марта просыпается от мысли о том, что деревья ещё не успели пожелтеть.
она заснула поздним утром (к этому времени все сны превращаются в кошмары о зверях в человеческих масках), всю ночь высматривая из окон чужие глаза — озабоченность перерастает в злобу, тошнота отзывается лёгкостью в теле. марте не хочется ни спать, ни есть (всё полнится тревогой — как в себя положить что-то ещё?), мысли перекатываются из «против» в «за» — всё вокруг замирает, чтобы любую подкрадывающуюся фигуру было проще обнаружить. рядом с неемией на какое-то время становится спокойнее — за такие мысли марте хочется ударить себя по лицу.для отсутствующего лица она уже даже не придумывает оправдания («ничего значит ничего»); пряди пастора расползаются змеиным клубком и клюют руки — у него всегда были такие жёсткие волосы или это опять сон? марта срезает засохшие листья аглаонемы, чтобы спустя несколько часов обнаружить, что половина корней уже сгнила: сначала зелень покрылась золотом, потом по ней потоптались сквозняки, оставляя такие же золотые следы на ковре (интересно, кто курил и не закрывал двери?). марта раз за разом перечитывает: листья аглаонемы желтеют от холода и табачного дыма; ей не показалось.
теренс заходит в оранжерею, когда она сидит в углу, укрывшись тенью и пряча в ладонях вересковую землю; марта поворачивается в нему и спрашивает: ты начал курить?марта улыбается неемии, запихивая раздражение обратно в рот: губы кривятся, улыбка лопается неестественностью, помада выцветает в пудровый розовый (ей не нравятся оба цвета, но красный — ещё хуже: когда его видит биро, можно даже не стараться вылепить улыбку — его лицо в этот момент ей нравится больше всего). марта хочет быть всем, что ему противно, марта хочет отвращения и на задаёт себе вопросов. древесные стволы обрастают мхом со всех сторон (куда смотреть теперь?); она оставляет россыпь царапин и не знает, в какую запустить пальцы.
гилмард хочет потерять терпение, когда не видит ответной реакции — может быть, неемия привык? — рассказывает о том, как тело выталкивает сгустки крови после аборта — «я бы собрала их в пробирку, чтобы вырастить злых недоношенных детей» (кажется, что-то подобное биро видел в оранжерее)
(а может и не видел)
я бы нашёптывала им перед сном о мёртвых шлюхах бенна, об утопленниках на столе патологоанатома: спи спокойно, маленькая астра; ещё до рождения они будут знать: когда животное бьют, глаза его приобретают человеческое выражение. я бы пустила сок из запястья, устав ждать, пока они повзрослеют, и вырастут злые дети в телах взрослых (я приведу их в церковь, и ты ничего не сможешь сделать, ибо дети безгрешны), они съедят и тебя, распухнут, словно вата, и поплывут вверх по реке, отторгаемые водой. выкормленные кровью и сгнившими корнями, объевшиеся, они добредут до вершины горы и разложатся в почве — и не будет урожая лучше, чем в тот год.какую царапину выбрать, или все они уже заросли?
марта рассматривает гладкую кожу и не может понять, куда все делись — куда ты их спрятал, неемия? ты должен был просто сказать: прости меня за царапки; но ты ничего не сказал, и я тебя наказала. биро не должен бить в ответ, думает марта, биро должно быть больно; марта выдавливает свою улыбку ему в рот и смотрит на то, как меняется его лицо — будто поднимается ветер и воздух чешет стоялую воду. в этот момент всё теряет статичность,
держим в уме: статичность нужна, чтобы на её фоне различить подкрадывающуюся фигуру.
на губах затхло — марта разглядывает витраж, но никого не видит.она думает, что всё под контролем (она всё контролирует): что удаётся на тревожность надеть поводок, что смазанный взгляд, направленный в сторону, можно придушить, что сгнившие корни можно удалить, и золото обратится в зелень, что подозрения неемии можно заставить скользить в сторону. марта отводит взгляд на долю секунды (почему нельзя просто перестать задавать вопросы) и пытается понять, почему подозрения нельзя затушить, плюнув на палец и сжав спичку.
голову разрезает мысль: что, если не неемия обо всём узнал, а теренс? может быть, это теренс пришёл к нему и всё рассказал, а теперь сидит в плену витража и наблюдает взглядом, обёрнутым в свинцовую проволоку; наблюдает и смеётся.
марта теребит край помятой юбки и выкашливает смешок:
— кто рассказал вам такую глупость, пастор?
(интересно, если его попросить — он убьёт теренса?)
тошнота напарывается на вязкий ком внизу живота: гилмард представляет, как держит неемию за предплечье, пока тот заносит камень (стоят они на самой плодородной почве) — тошнота проглатывает вязкий ком, удваиваясь и поднимаясь по пищеводу (марта не может позволить ему что-либо сделать).
