[icon]http://forumstatic.ru/files/0013/08/80/46873.jpg[/icon][lz]<i>someday</i> suppose that my curious nervousness spills into <a href="http://glassdrop.rusff.me/profile.php?id=355">prescience</a>.[/lz]

[icon]http://forumstatic.ru/files/0019/e7/0f/41382.jpg[/icon][lz]во мне взрываются <a href="http://glassdrop.rusff.me/profile.php?id=355">цветы этой весны</a>. внутри меня парад, похороны, свадьба, все человеческие праздники, связанные с <i>войной, жизнью, смертью, любовью</i>.[/lz]тим и касс
[ в ремейке 'harley's holiday', где у харли всё хорошо, а бэтмен доверил наблюдение им ]

[icon]http://forumstatic.ru/files/0019/e7/0f/68907.jpg[/icon][status]плохо выговаривая смерть[/status][char]Кассандра Кейн, 19[/char]

На прежние мысли и старую голову смотреть уже неприятно; Кассандра брезгливо ковыряет события последнего года — всё кажется далёким и чужим, и переживания, навалившиеся на грудную клетку, и решения, глупые и спонтанные. Ушла — пришла — снова передумала — переметнулась — устала — устала — устала, а потом и метаться стало некуда, и пришлось замереть в одной точке (и точка эта, откровенно говоря, так себе). Ушла — пришла — разочаровалась (всё вокруг сильнее и правильнее тебя), ушла — ушла (снова не хватило сил) (снова тебе хуёво) (ноешь и ноешь) (и ноешь) (хватит). Все вокруг как-то получше справляются, правда? Все вокруг заняли полагающиеся им ниши — буквально встроили тела в траншеи, им там тепло и мягко, наверное — а ты слоняешься из одной точки в другую, и всем смешно, наверное. Смеются, может быть.
Нет, они лучше этого.
(Ты, по традиции, нет)

Кассандре хотелось бы стать инструментом — целым, поломанным, неважно — приколотить своё тело к символу, отдать Бэтмену всё, что есть, сдаться. Может, нельзя так думать: Тим наверняка сказал бы это (теперь Тим — воображаемая фигурка в её голове, говорящая разумные вещи), сказал бы, что это логика Мамы, неправильная и ущербная, может быть, Тим сказал бы, что Касс лучше этого, выше, правильнее, что может сама отделять плохое от хорошего, мёртвое от живого, ты молодец, Касс, ты справляешься,
(мог бы Тим когда-нибудь похвалить за то, что убивала меньше, чем могла бы?)
ни Мама, ни Дэвид за такое бы не хвалили. Кассандре решения не удаются, так почему бы другим не воспользоваться этим, почему бы не решать тем, кто умнее и не путает серое с грязным? Тим (воображаемый, конечно) вздыхает и растворяется, как капля крови в проточной воде; Кассандра думает: не хочу, чтобы кто-то отнимал вину, столько всего забрали,
с виной и стыдом буду нянчиться, пока не надоест.

Сама, конечно, виновата: если всех бросить, а потом никуда не прийти и болтаться как распустившаяся нитка — окажешься ровно здесь (в хвосте похоронной процессии, с зеваками и теми, кто просто пришлось поглазеть, не связанный уже ничем с теми, кто идёт впереди). Кассандра за весь последний месяц не сказала почти ни слова, зато надумала на тысячу разговоров впрок — их вести не с кем, даже с образами в голове говорить противно, слова заканчиваются, слов недостаточно, чем и как выразить тоску, Кассандра не понимает. Идти некуда, а идти нужно — Мама вкладывает новые мысли (сдохла — заткнись уже, господи). Мама спрашивает: куда ты ушла, сирота? Зачем? Иногда Кассандра задаёт вопросы сама — бросает их в стенку, и они отскакивают назад; когда-то она решила, зачем и за кем она уходит, и держится теперь за эту мысль, но она расползается, как нитки на рукаве старого свитера или края пореза,
всё расползается, и не очень понятно, чем это вообще держать.

Можно прийти с повинной к Брюсу (неловко и смешно: примите назад, мне некуда идти), как будто одной попытки не хватило, как будто пропасть между Кассандрой и остальными нельзя ощутить, просто на неё посмотрев (быстрого взгляда достаточно, чтобы понять, что эта затея останется мыслью, над которой Кассандра будет смеяться). Большую часть времени она просто злится, и эта злоба пропитывает всё тело: никто не сказал, что будет настолько трудно, никто не предупредил, что сил не хватит, никто не заметил, что она не справляется. Но все знают, почему, правда, Касс?

Есть вещи, которые нельзя починить, есть головы, которые ничем не исправить, и Касс завидует остальным — последний месяц она не спит, и часам к четырём утра натыкается на одну и ту же мысль, тупую и простую, как раздражение или бессильная злоба: если бы не Дэвид, если бы не мама, если бы не детство, если бы не все вокруг, если бы всё было по-другому, или хотя бы наполовину не так — может, у неё получилось бы? К пяти утра за эту мысль хочется отпиздить себя по лицу, к шести — мыслей нет вовсе, к семи обыкновенно просыпается чувство голода, к восьми Касс забывает, что вообще так думала: остаётся только вопрос что делать дальше, и к девяти даже кажется, будто она сможет что-то придумать,
а на этот раз справиться.

Хорошо, что в её голову никто не может заглянуть: тогда бы увидели, что она совсем не думает о чужой смерти (жизнь лежит на раскрытой ладони, как пёрышко, и даже самому дышать на неё не нужно, так, ветром снесёт — все умирают очень легко; это задержать жизнь и не уничтожить её сложно, умереть — легко). Хорошо, что Брюс не знает, что эта вина Кассандру не грызёт (потому что не находит, что такого в ней грызть — нет подходящей почвы); но есть другие: вина неприкаянного, вина ушедшего просто так, вина того, что понял, что взял на себя слишком много, вина поломанного и наебавшего самого себя. Перехитрить Дэвида не вышло, да?

(Просто заберите её и воспользуйтесь ради блага, раз сама не может)
Кассандра брезгливо морщится каждый раз, когда понимает, что действительно этого хочет.

Все решения она приняла сама, и привели они — смешно до колик в животе — в исходную точку; всё те же выщербленные стены, идиотские внутренние постройки и усиливающиеся голоса в голове:
можно сказать, что Касс дома, если считать домом место, где в детстве тебе не давали жить,
или у Мамы, если помнить, что тут происходило.
Наверное, в этом месте стоит чувствовать себя как-то иначе, но в голове всё такое же пустое ничего — раздражающая пустота (Кассандра рада бы обнаружить зачатки правильной вины или какие-нибудь новые мысли, но нет). Звуки в пещере пережёвывают сами себя, натыкаются на одно, два тела (интересно, как долго можно делать вид, будто она ничего не заметила), Кассандра перестаёт напрягать слух — вдруг услышит шёпот Мамы, хватит на сегодня:
— Эй, выходи.
(господи лишь бы мама заткнулась)
— Я знаю, что ты тут.
(лучше не знать, что тут происходило)

В принципе, и мёртвые люди, и умирающие собаки говорят на одном языке. По стенам пещеры бесшумно ползают тени (если прислушаться, можно узнать великую мудрость: у тех, кто скоро умрёт, нет даже имени); по стенам пещеры ползёт тоскливый вой (тех, кому не повезло умереть сразу — Дэвид не великодушен и не всегда целится в сердце). Чтобы отец был доволен — когда-нибудь это же произойдёт? — нужно научиться смотреть на людей так же, как он. Не глядя. Кассандра копирует его движения, запоминает все его морщинки, научилась гадать по его лицу (это несложно, если тобой никогда не будут довольны); недостаточно,
недостаточно,
недостаточно.
Похвали меня, думает Кассандра, заметь меня, думает Кассандра, смотри, мои руки не дрожат, думает Кассандра; Дэвид будет счастлив, если её похвалит Мама (не похвалила). Дэвид будет счастлив, если его похвалят.

Кассандра смотрит на Брюса и пытается понять, как сделать его счастливым. Это точно нужно. Не нужно, чтобы был счастлив просто так, пусть хоть кто-нибудь обрадуется тому, что делает она. Какого хуя это так сложно. С потолка пещеры свисает тень летучей мыши — если повысить голос, мышь просто улетит. Может быть, Брюс просто не может быть счастливым. Может быть, это у самой Кассандры ничего не получается; может быть, придётся бесконечно изучать тусклые улыбки, которые люди вручают, когда отдать больше нечего. Сначала стараешься, чтобы всех порадовать, потом стараешься всего этого не замечать — стараний недостаточно, конечно.

Наверное, глупо думать, что у тебя всё получится, если приложишь больше сил. А потом ещё чуть-чуть.
Если постараешься.
Некоторые вещи вообще никогда не произойдут, да?

Кассандра уже не очень понимает, где её мысли, а где обида и усталость; где недовольство собой, а где недовольство остальными. Ей казалось, что всё предельно просто: все лучше её; в этой мысли сначала даже не было грусти, как не обижаются люди на то, что ночь сменяет день. Легче же бежать с теми, кто хорошо бегает; смотреть на них, дышать рядом с ними проще, приятнее — Кассандра думает об этом в самом начале с благодарностью и восторгом (а потом воображаемые забеги на длинные дистанции превратятся в преследование, и вот ты бежишь не с кем-то, а за ним, наступая в его же следы — всё равно отстаёшь).
Ладно, допустим, это не работает. Не сработало, вернее.
Какого хуя это так сложно.

Злости у Кассандры много, очень много; тело, считай, переспелая гроздь, притронешься пальцем — плоды посыпятся и застучат по мягкой земле (когда Касс впервые видит, как трясут яблоню, ей становится обидно и немного страшно. обидно, конечно, за яблоню). Сладкие, подгнившие, с корочкой плесени — такие если и держать в руках, то только за плодоножку, чтобы не запачкаться. Злость не мешает думать, совсем нет, скорее отравляет мысли — Кассандра не понимает, действительно Брюс ошибся или ей хочется, чтобы он ошибся,
в ней, в себе, в своих решениях, какая разница.
По стенам пещеры бродят тени брошенных детей — Кассандра часто о них вспоминает, иногда видит их во сне, и первые вопросы созрели, когда оказалось, что никто не знает, что случилось с сиротами. Она спросила у Брюса всего один раз (слава богу, на этот раз обошлось без тусклых улыбок) — он сказал, что они всё уладили, всё в порядке.
Касс с интересом думает о том, что с ней, в принципе, всё тоже окей — с сиротами по этой логике, выходит, произойти могло всё, что угодно. Внимание Бэтмена — удача только поначалу; забота его даже людям вроде Кассандры начинает казаться странной. Никакая это не удача, на самом деле, статистически не удача, по ощущениям не удача,
(если вовремя остановить этот поток мыслей, можно отчленить, где злоба на Брюса, а где — на тебя; Кассандра останавливает)

Иногда ей кажется, что чужой хорошестью тебе тычут в лицо.
Мол, если сама не можешь, хотя бы посмотри.
Мысли вновь отступают.

Дэмиен поначалу казался ей настолько неправильным, что приятно было находиться рядом (живое подтверждение того, что у неё тоже может получится, так ведь?). Потом Кассандра наткнётся на новую эмоцию — что-то невнятное, склизкое, вроде раздражения, смешанного с замешательством (ей кажется, что он недостаточно благодарен за шанс, который ему дали, и старается тоже как-то коряво; уже с Тоддом она поймёт, что всё перепутала). Джейсон почти никогда не говорит про Брюса — Кассандре не хочется, чтобы он говорил, как неприятно смотреть на скатерть, которую трогают грязными руками
(Тодд-то говорит, что скатерть грязная и стол держится на честном слове)

— Оставить вещи.
— Попрощаться.
Кассандра растерянно вспоминает про Тодда (расскажи-ка, почему тут тоже не вышло?). Тоже хочет так же красиво пошутить, но не может. Уместная острая мысль придёт, наверное, ночью.

— Почему ты за мной пошёл?
Кассандра не может вспомнить, обменялись ли они с Дэмиеном хотя бы дюжиной слов. Теперь точно дюжина.

[icon]http://forumstatic.ru/files/0013/08/80/46873.jpg[/icon][lz]<i>someday</i> suppose that my curious nervousness spills into <a href="http://glassdrop.rusff.me/profile.php?id=355">prescience</a>.[/lz]у брюса-то, конечно, и камеры везде, и глаза, и руки, и ещё бог знает что. кассандре кажется, что за ней постоянно смотрят, но в определённые моменты она будто попадает в слепое пятно (а ещё глухое и немое) — камеры видеонаблюдения не фиксируют того, что всем хорошо было бы увидеть. в бэтсемье сложилась удивительная традиция немногословности, вернее: много слов иногда, а смысла мало; важные вещи вроде бы принимают, соглашаются с ними, но будто бы не замечают. как накладывать жгут с закрытыми глазами, отвернувшись, открыв-таки глаза, когда дело готово. а кассандре бы хотелось, чтобы видели кровь. крови вообще очень много, она буквально везде, и ничего важнее этой крови сейчас нет, и нужно, понимаете, жизненно необходимо, чтобы эту кровь увидели. увидели, как выглядит рана. увидели, что из неё идёт. увидели, что образовало эту рану, как она появилась, чьим трудом и желанием. тебя, конечно, принимают, но если не видят, что именно — какой прок? так тим готов принять и согласиться, кажется, с чем угодно, но может ли он это что-то рассмотреть как следует? если рассказать ему, что сделала кассандра, он простит просто потому что может, или потому что кассандру можно простить? это очень важный момент. в безусловности веры бэтсемьи есть что-то страшное, обезличенное, теряющее свою суть; с тем же успехом можно понимать преступников, прощать их, устраивать долгие курсы реабилитации, копаться в их головах, но этого никто не делает. кассандру, может быть, возможно, простят, и жест этот будет слепой, нечувствительный к свету и звуку. они просто отвернулись, как часто отворачиваются, и об ошибках не будут говорить. кто вообще тут болтает об ошибках, когда любимый жест брюса — исчезнуть на неизвестный срок, а потом сделать вид, будто все поняли, почему, и осознали, что с ними произошло. у бэтмена странные уроки, и за доступный для наблюдения год кассандре показалось, что эти уроки они придумывают сами. придают брюсу больше смысла, чем он порой сочиняет сам, и друг друга на самом деле не замечают.

может быть, раньше было по-другому. может, по-другому всё и сейчас, а кассандра просто делает нелепые выводы, так ни в чём и не разобравшись. если ей не удалось их понять за это время, значит, потом тоже не выйдет. год — это много. за год можно было бы хотя бы чуточку стать семьёй, понять, что это, и найти своё место. почему кассандра думала, что ей это удастся за триста с лишним дней — непонятно (лучше бы ещё поскорее, да?). может, стоило дать себе ещё семнадцать лет, так было бы честно. семнадцать лет сидели в морозильной камере одной недосемьи, ещё семнадцать отпустили на то, чтобы из неё вылезть, отогреться и убрать приставку «недо-». но нет, есть тим, который делает вид, будто везде тепло и вообще неважно, кто ты и как тебя зовут. иногда кассандра хочет ему сказать: ты дурак, я же говорить толком не научилась и сидела всю жизнь в пещере, как ты вообще думаешь мне доверять? а ведь он дольше всех сопротивлялся, смотрел настороженно, и говорил когда-то с опаской, честно, пусть и в мягких формулировках, и кассандре от этого было не по себе, словно её препарировали и рассматривают, взвешивают, берут пробу, в конце-концов. сейчас-то она понимает, что именно это ей и нужно, особенно сейчас: его холодная голова, голос рассудка, здравый смысл, лояльность не семье, а чему-то более высокому, важному, страшному, тому, что судит и осуждает без разбора. когда тим перестал ёжиться, глядя на неё, стало спокойно, приятно.
и к чему это привело, а? расслабилась. проебалась. хотелось бы обвинить в этом тима, брюса, кого угодно: я вас наебала, а вы и рады. могли бы сопротивляться дольше, могли бы осудить, когда нужно, тогда бы до чужой смерти и дела бы не дошло, и во снах бы приходили случайно раненые, и за них было бы стыдно, как стыдно за случайную неловкость, причинившую кому-то боль. теперь, выходит, кассандра ничего такая, с ней всё в порядке, с кем не бывает, она вообще в пещере сидела сколько-то там лет, не будем же мы требовать от неё слишком многого, мы же не звери. мы люди.
а лучше бы звери.

кассандре, конечно, больно. и чувство это неправильное, не то, что должно было возникнуть. кассандре больно видеть, что тим может разочароваться, не признавать этого, а со временем переварить и сделать вид, будто вообще ничего не было. за чужую смерть у кассандры не болит — зато от того, что о ней подумают, страшно. страшнее от того, что вслух могут ничего не произнести, проглотить дерьмо не жуя, и какой тогда смысл.
конечно (разумеется) хочется узнать, что бы такого сделать, чтобы тим рассердился и выгнал её навсегда. не из дома, а так, из круга безусловности. и вообще она с ними всего год, за это время никто к ней не привязался по-настоящему, и тим наверняка лукавит, или даже самому себе врёт, или хорошего о ней мнения исключительно потому, что всё принял не глядя. как ни крути, глаза — полезная штука, нужны твои глаза, тим, мы в слепом пятне, почему ты не видишь.

— что ты бы сказал,
как правильно: «что ты бы сказал» или «что бы ты сказал»? бы бы бы б ы
— если бы кто-то из нас убил человека?
поток мыслей намного богаче того, что можно выразить словами, и давно такой беспомощности не было: будто опять забываешь язык и всякие конструкции, хотя разговор в голове вертела днями и неделями, ну и ночами, конечно, и всем, что между.

кассандра вообще никого не хочет бросать. и быть проблемой не хочет. или хочет, чтобы её признали проблемой. или чтобы признали её проблемы. не приняли, а признали. может быть, бросили. точно бросили: положение дел таково, что по-другому никак. брюс, наверное, справился бы лучше, чем тим. но пришла она не к брюсу, значит, тоже лукавит. от мыслей в голове сложно, ни понятности, ни чёткости. нужно ставить себе простые цели и их достигать, а кассандра даже не может понять, чего хочет.
зачем сейчас говорит с тимом. уйти можно было бы и без прощаний, в этой семье к такому привыкли.

— я очень не хочу тебя огорчать.
с «не», предположим, она промахнулась. или даже не так: это «не» лежит под таким тяжёлым знаком вопроса, что кассандре сложно выпрямить спину или набрать воздуха в лёгкие. говорит она, конечно, тихо и неуверенно, потому что, ну. не уверена. минуту назад требовалось чужое разочарование, а сейчас не требуется. пять минут назад хотелось просто накричать на тима и убежать. полчаса назад хотелось незаметно исчезнуть. неделю назад хотелось в подробностях описать, насколько ей плевать на смерть другого человека, настолько наплевать, что тима бы затошнило, наверное.
да, было бы здорово, если бы его затошнило.

[icon]http://forumstatic.ru/files/0018/a8/49/27724.jpg[/icon][char]Кассандра Кейн, 33[/char]Лицо, изъеденное недосыпом, щетина, царапающая раскрытую ладонь; Кассандра утыкается щекой ему в колени, ледяное дерево сгнившего пола холодит ноги — Тим что-то бормочет, Кассандра не слышит, что, но наверняка не согласна. Рука затекает, и Кассандра опускает её, засовывает ему под пиджак, спина горячая, позвоночный столб скоро прорежет ткань рубашки — в этом сне ей всегда тридцать, а Тиму двадцать, он сидит в кресле в кабинете Брюса, она — на полу, пока не станет совсем холодно, обязательно становится холодно, и она поднимается, чтобы поцеловать его в лоб.
— Так ведь намного проще, правда?
Он ничего не отвечает.

Ей точно стало проще. Думать, даже говорить — будто с телом, рождённым лишь с одной целью, наконец-то перестали спорить. Кассандра вспоминает первые годы — мерзость, тоска, одиночество, страх; не поддающиеся слова, злое тело, звенящая голова. Что-то ещё. Она долго пыталась забыть — получилось.
Десять лет назад ей казалось, что то убийство было её первым. Значимым. Испортившим всё. А потом она вспомнила про маму Харпер.
Потом умер Брюс. Или ушёл — они устали разбираться. В Кассандре уже ничего не сломалось, потому что она разбила всё, до чего дотянулась. Они так привыкли к тому, что мог бы сказать Бэтмен, что живой оказался не нужен. Умер, ушёл — какая разница; они и так знают, чего он хочет и кем он был.

Сложнее всего ей было после смерти Тодда — наверное потому, что он делал вид, что ему похуй. Чем дальше, тем Кассандре больнее от того, что ей не наплевать.

На себя она смотрит как на то, что уже испорчено, но ставить на себе крест ни к чему — польза от неё ещё есть. Руки у неё золотые — ржавая корочка крови толстая, а золото всё равно видно.

Перестаёт считать количество убитых и начинает считать, скольких сняла с совести Тима — так с чужого пиджака стряхивают воображаемые пылинки, только тут тех, кого уже ничем не исправить, Кассандра убивает, и Тима в пиджаке не видела лет пятнадцать (в костюме — да, часто, неприлично часто). Всё ещё думает, что ему тяжелее, чем ей.

В её снах ему всегда двадцать. Он никогда с ней не спорит, не повышает голос, не рассказывает ничего нового — напоминание о том, каким она его оставила, утверждение того, каким он стал; Кассандра поднимает с пола нож, гладит Тима по щеке и говорит:
— Я тебе помогу.
Иногда он забирает нож из её рук, и Кассандра внутренне застывает — будто смотрит на что-то, чего никогда не должно было произойти.
— Нет, не сейчас, — она целует его в лоб.

Может быть, то, что не должно было произойти, — неизбежность. Кассандра никогда так не хотела вернуться, как в день, когда полиция Готэма объявила Бэтмена в розыск. Глупый Тим (она просто не успела). Нужно быть быстрее, думает Кассандра, раз за разом возвращаясь в Бэтпещеру, просматривая обнаруженные им улики, запоминая чужие лица — банда красных колпаков настолько живучая, что можно перестать давать им новые шансы.
Единственное, что Кассандру до сих пор удивляет — то, насколько легко умирают люди. Убийство — это быстро, если ты знаешь, что делаешь; раньше она тратила все свои силы на то, чтобы сдерживаться и сдерживать, на патрулях изматывалась так, что спать приходилось часов по восемь. Теперь она возвращается к себе под утро, и чужая смерть проходит мимо, не оставляя ни усталости, ни новых снов.

Она ждёт того, что Тим наконец-то придёт — поймёт, кто за всем этим стоит, может (хотелось бы) разозлится на неё, захочет остановить. Останови меня, думает Кассандра, так я пойму, что делаю всё правильно.
Может быть, ему слишком противно, чтобы смотреть на неё. Кассандра устаёт гадать и устаёт спрашивать во сне — этого Тима уже давно нет.

Следующая ночь дождливая, душная, пыльная — капли дождя сползают по плащу, разбитая вывеска подмигивает раз в двенадцать секунд (Кассандра считает, пока стоит у очередного тела). Тим практически бесшумный, но Кассандра в их деле лучше него.
— Привет.