[icon]http://forumupload.ru/uploads/0019/e7/0f/2/915216.jpg[/icon]
Must you taste everything? Must you know everything?
Must you have a part in everything?
Едут. На голове мешок. Снова едут. Повязка колет лицо. Три недели — опять переводят. В самом начале ещё можно было по звукам определить, в какой части города они находились, а потом всех притащили в Эр-Ракку. Там ещё меньше места и четверо отбитых надзирателей, ладно, один надзиратель, он же Абу Мухариб, он же [...], остальные выбрали имена попроще, типа Хамзы. Скромно. Кажется, он больше всех любил цитировать Коран. А вшей боится, за это и отпиздили остатки съёмочной группы — за пальмирских вшей.
В первые дни плена страшно, но они всё ещё боятся за привычные вещи: оборудование, флэшки, отснятый материал. За жизнь тоже страшно, но с ними есть американцы, а Америка своих не бросает, в крайнем случае затянет переговоры и вооружение курдов на пару-тройку лет. В некоторых тюрьмах даже нормально, особенно если помнить, что их тюремщиков здесь же когда-то пытали асадовцы. В мае клянутся не трогать Пальмиру, в июне летит голова [...] из храма Аллат. Можно подумать, в Ираке было иначе.
Они записывают видео родным. Отличная еда, вежливые надсмотрщики, ежедневные прогулки на свежем воздухе. Игра получается не очень убедительная, но эти ребята любят представления. Как бы подмигиваешь камере: «а это Мухаммад, наш гид, показал лучшее в городе место с йерба мате», камера выключается, возвращается Джон. В этом [...] ему больше всего нравятся инсценировки, «будем держать вас в тонусе», говорит. Костас думает, что все они работают по одному и тому же сценарию, в Абу-Грейб и сирийском подвале, это мысль без вывода. Без сравнения.
В письме, переданным с отпущенным пленным, он пишет сентиментальную чепуху. Отцу, Пенелопе, эху бывших коллег. Единственная его умная мысль — с самого начала притвориться, будто он плохо знает английский. Английский плюс сиро-палестинский диалект мгновенно превращают тебя в агента ЦРУ, а агентов ЦРУ, как известно, тут очень много. Никто не удивится, если группа таких агентов [...] лет мыкается по западной Сирии, снимая документальное кино.
Говорят, тело аль-Асада видел весь Тадмор. Рейна снова спрашивает: ты точно не хочешь забыть всё? Точно. Её настойки и примочки странно работают, размывая в памяти очертания, но никогда картинку целиком. Лучше бы она умела отключать сны, а может, умеет, но они ни разу не спрашивал. Его тоже никто ни о чём не спрашивает, даже когда начинается слушание по делу их надзирателей, это тоже какая-то магия Рейны. Или её денег. Когда их район взяли под контроль курды, первой его мыслью было «домой дороги нет».
сжался лес в комок белёсый, поместился на ладони
Вирт думает обо всех тех словах, которые он так и не узнает.Может, Беатрис теперь преисполнится вековой мудрости, как настоящая ведьма, и скоро её дом перестанет скрипеть, а голос потускнеет, забрав у половиц память. Иногда она кашляет перед тем, как что-то сказать, обычно по два раза, и Вирт ждёт того момента, когда это уже не поможет, и её речь превратится в непонятную и изворотливую, потому что ведьмы всегда говорят старческими загадками. Так на то, чтобы подружиться со старым домом, нужно потратить какое-то время, выяснить, каким путём идти, чтобы не будить лишние звуки, то есть — состариться. Так Вирту, раньше считавшему себя старшим, нужно будет сократить это расстояние в несколько лет, но нельзя догнать того, кто уже не озабочен возрастом. Скорее всего, он просто перестанет её понимать, даже если просидит в её доме лет 50. Для Беатрис магия умножит это число на десять. Бессмысленная погоня.
Лесные тени почти нестрашно путаются под ногами — как корни, высоко поднимающиеся над землёй — Вирт всё ещё спотыкается, цепляясь за дрожащие силуэты где-то в глубине, но оборачивается уже привычно. Он ждёт, когда лицо Беатрис начнёт шелушиться, как трескающаяся картина в музее. Они были там всего один раз, Грег на входе показал сжатый в кулаке дубовый лист, и терпение из Вирта выходило по капле, всего на час хватило, может, два.
Он думает: не буду больше злиться.
Он злится.Раньше он думал: мы ведь совсем как те мёртвые дети из сказки. Он отгонял мысль взмокшей ладонью, переворачивался на другой бок — если заснуть, закрывая глаза на север, можно провалиться в жадный, глухой сон, горячий, как южный ветер, после такого просыпаешься и весь день ничего не помнишь. Грег потом улыбнётся так, будто они всё ещё дома, и можно раздражаться из-за всего, что придёт в голову. Дурацкое слово. Развязавшиеся шнурки. Лопнувшая во рту ягода. Глупая записка, под которой подписалась половина класса.
Скольких слов они больше никогда не узнают?
У Грега иногда такое лицо, будто он догадывается, что радость скоро придётся беречь.Вирт вздыхает, когда понимает, что он опять убежал куда-то вперёд. Нестрашно.
Страшно навсегда остаться братом восьмилетки. Вирт читал что-то о взрослых, запертых в детские тела, о похищенных эльфами людях — тут он один раз открыл книгу с какими-то рецептами, и по лицу Беатрис догадался, что не стоит.С какой-то стороны, конечно, она сделала доброе дело.
Умирать теперь будет кто-то другой.— Ты же ведьма, почему мы должны топить печь и надевать тёплые куртки? Странная у вас магия.
Он бы хотел наконец заледенеть как следует, чтобы больше не ощущать ни холода, ни жара, даже врасти в дерево захотелось, но тогда Грег останется один. Беатрис тоже останется одна, даже если его не отпустит. От этой мысли Вирту не становится радостнее.
Лес почти привычный, но всё ещё хитрый. Вирту снова кажется, что тополь он видит не первый раз.
Бояться Беатрис тоже тяжело. Ему не страшно — обидно. Они почти справились сами.
Не нужно было их спасать, не так.Он поворачивается, набравшись обиды как следует.
— Нет никаких детей. Были, а теперь нет.
Что ты сделаешь?Наверное, всё дело в том, что она всё ещё не похожа на ведьму. На человека похожа.
