прототип: natalya rudakova;

Она помнит: 28 пар рук, синхронно взлетающих, порхающих, 28 девочек, лица и фигуры отличались, а в остальном были одинаковыми до неузнаваемости — 29-я пара рук, самая сухая и жестокая, командовала и попрекала. Потом они будут грызться за место примы, и двадцать девятая пара рук будет напоминать, что в Российской империи балериной называлась лишь одна солистка — лучшая, настоящая, вы не балерины, а артистки, танцовщицы, может, когда-нибудь дорастёте. Вы дансёрки, вот вы кто. Тени Преображенской. Наташа помнит: сцена Большого театра, декорации Коровина, молитвы Луначарскому, эвакуация в Куйбышев, арии Ивановой на южном фронте. Ничего из этого не было, вернее, Наташи там никогда не было, ни в одном из десятилетий, а тело всё равно что-то помнит. Само по себе.

Мифотворчеством тут занимаются все: народные комиссариаты превращаются в комитеты, аббревиатуры сменяют друг друга, в один день Наташа балерина, в другой — выжившая Анастасия, и если у КГБ и НКВД есть общий знаменатель в виде Лубянки, то у Наташи такой роскоши нет. Когда они решили сделать из одной из них великую княжну, дом Ипатьева стал музеем Революции, в подвале которого было разрешено фотографироваться, но от этого плана отказались ещё до того, как расстрел решили предать забвению. А непереваренные воспоминания так и лежат в голове Наташи, трогать бессмысленно, размышлять бесполезно. Интересно, уничтожали ли те фотографии, или в двадцать первом веке кто-то хранит их, как семейную реликвию. Кто-то и рисунки Гитлера хранит — в основном люди, родившиеся сильно позже.

Может, их знаменатель — Красная комната, пережившая последовательно и Ягоду, и Ежова, и Берию, и даже Сталина, Наташе нравится думать, что только её пережить не удалось, чванливая такая мысль, в прошлое руки не засунешь, но в настоящем что-то можно действительно уничтожить. Она, конечно, не настолько глупа, чтобы считать, что это действительно что-то изменит — она просто свела счёты. Сплошное личное.

В тренировочном корпусе ЩИТа она ощущает себя так же, как в балетном зале: зеркала со всех сторон, только пол не деревянный, Наташа впервые приходит на тренировку, в первый день ей выдали новую одежду — брендированную, прости господи, в логотипах. Советский союз слишком поздно понял, что им тоже нужен мерч. Она сидела, уставившись на футболку, и думала, нужно ли распороть швы, может, там жучки, может, стекло, которое они подкидывали друг другу в пуанты. Приходится опять напоминать себе, что этого не было. Фьюри говорит, что завтра будет готов новый паспорт. Вот это уже привычно.

Она знает, что Баки задаётся теми же вопросами, что и она, и найденные ответы его, скорее всего, тоже не устраивают, как и её. Это были мы? Это были не мы? Мы ответим за это? Они ответят за это? За что ответят? Наташа говорит: то, что мы видим сейчас, реально. А никакого вчера, наверное, нет. Я не знаю, Баки. Наташа думает, что ей даже не нужна родина, и дом тоже не нужен, нет никакого смысла их даже придумывать, потому что все дома неизбежно сочинены, и не её проблема, что ей сочинили сразу десяток. Нигде и везде. Она держала в руках больше паспортов, чем среднестатистический сотрудник таможни. Какая разница, реальны ли мифы, если мы всё равно их помним.

Тони как-то наполовину насмешливо, наполовину искренне спросил: вы там правда во всё это верили?
А ты веришь в свою утреннюю овсянку?