накормлю тебя кровью и земляными червями, в дождливые дни будешь извиваться, как существо, не способное осознать отсечение головы

на вопрос «когда в последний раз такое было» ответить не может (скорее всего, никогда); раздражение торчит из кощея как нож — доставать не стоит, а потрогать всё-таки интересно, вот марья возвращается домой и трогает, для этого буквально ничего делать не нужно, можно просто попасться на глаза, не обязательно даже своим телом — ложка подойдёт, суп из банки подойдёт, соседский голос, облако пыли, телефонная трель, забытая в нутре холодильника консерва. тут раздражается уже сама марья, но потихонечку, снисходительно — так гостям указывают на мелкие проёбы, но великодушно.

кощей с собой, кажется, принёс с собой какой-то тоненький, но различимый запах, и он теперь забивает всю кухню, даже выбитые стёкла не помогают; марья внимательно слушает, подсчитывая, сколько крошек собрала голыми пятками, делать ей почти что нечего — передышка между работой и работой, вроде бы можно подумать о чём-нибудь, притормозить, но куда останавливаться, когда рядом разворачивается такое. чужой рот протекает заливистой речью, поскрипывает, причмокивает — развернуться и уйти надолго нет сил, вернее, силы воли нет, это она давно про себя поняла.

стенает он по вечерам, будто говорит я никогда не закончусь; согнутая ложка в раковине похожа на змеиный труп — марья удивляется, в сохлом старике силы ещё предостаточно, снова успела обмануться. ярость всех греет и ко всем беспощадна, это тоже приятно — и видеть кощея злым, и перестать различать слова, может, он тоже их уже не разделяет, а просто выплёвывает мысли как есть — урчащим змеиным комом, без фильтрации, фильтры инновационной системы очистки в этом районе ещё впарить не успели.

сегодня она думает: забавно, если вернусь, а он нашёл себе новые уши — свесился с балкона и пускал ртом крики, пока на них не приманился кто-то свежий, наивный, лощёный, как освобождённая от целлофана губка; вернусь, а он уже пять часов как вещает забытым радио, в чашке плавают чужие бычки,
но нет, марья возвращается — бычки знакомые, новых тел нет, кощей за время отсутствия, возможно, потрогал ту самую розетку, к которой лучше не приближаться, и набрался сил, волосы подозрительно топорщатся.

— ты завёлся, — она тоскливо ковыряет карман, крикет не обнаружен, — ещё быстрее, чем вчера.
такими темпами, хочет добавить марья, ярость испугается и бросит тебя, будешь лежать, дырявя взглядом потолок, пока тоске не надоест поджирать твоё тело.

в магазине у дома закончились сразу все нормальные сигареты — так кощеи возвращаются в россию и губят всё хорошее, доедая приемлемое; марья ковыряет ушибленным ногтем ментоловый вог, хуже было только в девяносто девятом.
— ну, было же там что-то хорошее, — слова пустые, но не бессмысленные, какие подбрасывать кощею — разницы нет, это она тоже поняла. — что-нибудь?