bella swan [twilight]

[icon]https://i.imgur.com/LCtblNr.jpg[/icon]
прототип: kristen stewart;

isabella "bella" swan [белла свон]
— twilight —

I asked for much; I received much. I asked for much; I received little, I received next to nothing. And between? A few umbrellas opened indoors. A pair of shoes by mistake on the kitchen table.

O wrong, wrong — it was my nature. I was hard-hearted, remote. I was selfish, rigid to the point of tyranny. But I was always that person, even in early childhood. Small, dark-haired, dreaded by the other children. I never changed. Inside the glass, the abstract tide of fortune turned from high to low overnight.

пример игры

this will never end 'cause I want more
more, give me more

Карла вновь стоит у кровати, на которой корчится мать, и думает о том, как эффектно поставить точку, воспользовавшись минимумом выразительных средств. Никакое изящное прощание на ум не пришло, потому она закончила всё молча. Лестер многословен — интересно, как долго он крутил эту сцену, подчинилась ли она его фантазии, проговаривает ли Карла положенные ей реплики (на этой мысли она ловит себя на желании его удивить, и желание это смехотворно — Лестер, наверное, видел сотни вариантов предсмертной бравады). Карла не хочет умереть обыденно, ничем не отличившись, а ещё, конечно, не хочет умирать. Она почти проговаривает это вслух, размыкает губы и тут же сжимает их как можно плотнее; станешь моей смертью, а свидетелем слабости не станешь, уёбок.

Объятия словно издевательски нежные: Карла смотрит в огромную пустоту, разворачивающуюся вместо воздуха и неба, солнца и облаков, и не чувствует ни тепла, ни холода, ни чужих прикосновений, и осознание контакта с чужой кожей — догадка, выстроенная на том, что Карла может увидеть, когда чужое лицо попадает в поле зрения; издевательски нежные, думает она, пытаясь отыскать насмешку или неуважение, но ничего из этого не чувствует, и даже ярость отступает в тень, откуда Лестер наверняка ухмыляется, галантно подавая руку.

— Сколько он тебе за это пообещал? — назови цифру побольше, думает Карла, не огорчай меня.
Наверное, было бы лестно, согласись Лестер убить её бесплатно. Из признательности к смерти. Из признательности к Карле.

Ей нравилось думать о том, что Лестера удалось подкупить: дерьмом из её головы, рассказами о чужих самоубийствах, взаимной ненавистью к Норману; ей не хотелось обманываться, будто это было чем-то большим, чем стоящий на пути Озборн и почти что физическая потребность в том, чтобы увидеть, как он в последний раз закрывает глаза. Ей нравилось думать, что она попала в слепое пятно, и из этого пятна она может диктовать чужому мозгу, что видеть; Лестер с радостью убил бы любого, а её не убивал — пусть даже из вынужденности — и об этом Карла думала очень часто, переваривая каждую составляющую восторга снова и снова, наяву и во сне. Ей часто снились эти мгновения перед смертью, пальцы на её шее, пистолет, приставленный ко рту, и лицо Лестера, в последнюю секунду проговаривающее «нет, не могу», и Карла никогда не уточняла, почему не может. Какая разница.

Сколько раз она сама представляла, как его убивает?
Если Лестер прижмётся поближе, то сможет посчитать.

dangling feet from window frame
will I ever ever reach the floor?
MORE - GIVE - ME - MORE

Карле кажется, что в мире сейчас нет ничего, кроме её пустого тела, пару минут назад выдавившего последние капли страха. Сколько было теорий о том, что на преагональные состояния и поджидающую смерть организм реагирует диметилприптаминовой лихорадкой. Эзотерический пиздёж, мистические откровения, бог, стёртый в белый порошок; может быть, и сейчас этот пляж и чужая голова у неё на груди — индуцированное сновидение. Сожми глаза сильнее — и всё растворится в следующей фазе сна. Карла не знает, как узнать, что происходит на самом деле.

— Скольких людей ты убил?
Она уже задавала Лестеру этот вопрос — он пожал плечами, вернее, вообще ничего не сделал и не ответил, и Карла тогда подумала о том, что это число к нему ближе, чем любой нож, а точность определена вплоть до сотых (отрезал кусок плоти — считай, умертвил на 0,05 процента).

Сколько стоит это убийство. Скольких ты убил. Сколько раз убивал отца. Всё, что возбуждало и представляло собой интерес, превращается в цифры. Если бы Карла могла выблевать своё оскорбление, Лестер бы увидел, что она ничего не ела на ужин. Желчь жжёт горло.

— Ирония в том, что сейчас единственный — и первый — момент, когда у тебя был хоть какой-то шанс.
Ты падальщик, хочет добавить она. Мусор. Гниющая плоть. Трус.
— Часто потом будешь думать о том, насколько ты был слабее?

Умирать не хочется. Застывший ужас можно собирать с её губ вместе со слюной, запекающейся корочкой в обоих уголках рта. Не от твоей руки, думает Карла. Не так. Мы должны были ходить по краю, резать об него ноги, рассказывать о мерзком и давить злость; потом Озборн бы умер, и мы могли бы больше никогда не видеться. Воспоминания об этом никогда бы не протёрлись, сколько ни надевай их на свою голову.

— Я часто раз думала думала о том, как тебя убиваю. Для отравления ты мне слишком нравился.
Я тебе, выходит, не нравлюсь, хочет спросить Карла. Обидно.
Солнце вгрызается в глаза, режет веки, но она всё равно уже практически ничего не видит.

crushed and filled with all I found
underneath and inside.

[icon]https://i.imgur.com/ihYWijf.jpg[/icon]Тень, сложенная несколькими фонарями как оригами, безликие парни, новый источник света, по-киношному визгливый, ночью всегда кажется, будто за тобой ходит оператор; Эдвард, размытый, но размытый по-другому — она часто в открытую на него пялилась, пыталась понять, как им удаётся вызывать столько вопросов и не давать никаких ответов. В её предыдущей школе таким в конце-концов придумывали прозвище потупее и оставляли послания в шкафчиках; однажды из жестяной клетки вырвался полудохлый голубь, и если людей ей жаль не было, то от вида перебитых крыльев её затошнило.

Вид за окном тем и прекрасен, что задержать на нём взгляд невозможно, одно мгновение — и от пейзажа остаётся один образ, и лишь образы, как известно, вечны.

Обычно её не замечают, так, скользят взглядом, как по дороге на скоростном шоссе — Белла сливается с фоном, Беллу всё устраивает, но злоба Эдварда приятна, будто есть какое-то здесь и сейчас, и ты уже фигура на фоне. Как и всем незаметным девочкам ей кажется, что невидимость можно превратить в оружие — в плохих книжках девочки вооружаются ею, цепляются за сюжет, выстроенный вокруг них, а окружающим эта невидимость кажется скрытым талантом, что-то такое в ней ей есть, и чем меньше авторы понимают своих персонажей, тем меньше объясняют читателю, что же такое.

Было ли ей страшно? Наверное. Должна ли она испугаться? Наверняка. Может быть, потом увидит какой-нибудь неизощрённый кошмар с понятным сюжетом, лишённым символизма и необходимости интерпретации, может, парней в нём будет больше, а Эдварда не будет, но даже такая перспектива кажется притворством, потому что Белла никому об этом не расскажет — ни к чему делиться тем, что тебя не взволновало.

Люди всегда казались ей туго набитыми, плотными куклами, и никакая внимательность не позволяла понять, о чём они думают и что переживают. Эдвард злится — это Белла определить может, спасибо за инструмент из доступного диапазона. Просила ли она его о спасении? Нет. Звала? Нет. Природа злости необъяснима.

Она старается не смотреть на него, очень старается, настолько, что выглядит это даже комично — ты бы посмеялся, хочет сказать она, если бы на секунду отвлёкся от своих мыслей, эта мысль выдавливает из неё смешок, и Эдвард будто бы напрягается ещё больше. Нужно что-то сказать, наверное. Умных комментариев у неё пока нет.

— Ты следишь за мной?
Белла улыбается правым уголком рта, так, чтобы он не заметил, а её лицо не попало в зеркало заднего вида — ледяное окно приятно холодит лицо, деревья сливаются в непереваренную кашу, только тишина напрягает — шутки в такой весят несколько фунтов и падают, не долетая до нужной точки.

— Да, мне повезло, — она повторяет за ним, как эхо, даже интонацию заимствует, чтобы заполнить эту тишину хоть чем-нибудь, и конечно же врёт, согласиться всегда проще, чем разговаривать.

Белла всё ещё на него не смотрит.

— Не знаю, что было бы. Может, они хотели спросить номера моих сногсшибательных подруг, — улыбка тенью переползает на левую сторону лица, Белла поджимает губы. — Материал для психотерапевта бы получился.

Какая разница, если ничего не произошло?

— Скажи лучше, какого хуя ты забыл в Порт-Анджелесе.

Она знает, что в пачке сигарет не осталось, но всё равно машинально засовывает руку в карман толстовки снова и снова.