[nick]Jonathan Morgenstern [/nick][lz]Elements of the past and future, combining to make something not quite as good as either.[/lz][icon]http://forumstatic.ru/files/0018/a8/49/81014.jpg[/icon]
прототип: oRiGiNaL aEsThEtIc CoSpLaY;
kate bishop [кейт бишоп] хоукай, хоукесса, хоукиня номер один; знает, как надо, делает, как получится; being a superhero is amazing, everyone should try it; гордая обладательница верифицированного инстаграма лаки; однажды томми сел на её лук и больше никогда не смог ходить (%номер_карты%). |
good vibrations good vibrations good vibrations
Летом Нью-Йорк пахнет старыми пенни и мочой. Отец слишком занят, чтобы её встретить, а Кейт слишком двенадцать, чтобы наконец-то ему возразить. Мать — где-то за кулисами (Тоскана? Тенерифе? что-то на 'т'), зато батончик гранолы прямо в сумке, чтобы можно было нахмуриться, топнуть ногой и отказаться от ужина (если без отца, то зачем вообще). На Манхэттене пиздец как скучно, но в школе ещё скучнее, и, когда Кейт возвращается домой на полтора месяца, её ждут пустой пентхаус, дворецкий и занятия в балетной школе. Грозный пучок высохшей миссис фон Катте, пустые скучные улыбки остальных девочек, помехи, съедающие голос матери (ах, так далеко, ах, столько дел). И, конечно, старые пенни и моча. Поднимите руки, девочки, кто тоже одной ночью спускался за стаканом молока, а обнаружил отца, превращающего лицо какого-то мужчины в кровавую кашу. Кейт хочет закрыть глаза, щиплет себя за руку — вдруг всё-таки проснётся — но это всё, к сожалению, не сон. Наверное, у остальных девочек на Манхэттене отцы тоже взбираются по карьерной лестнице злодеев среднего пошиба. Поднимите руки уже хоть кто-нибудь!
Разумеется, она злится. Отец на следующее утро ведёт себя, как ни в чём не бывало — если раньше Кейт была просто ребёнком, то теперь, видимо, планка упала до глупой — и хорошо, наверное, что она решила за ним проследить. Кейт смотрит на Хоукая снизу вверх (рост + несколько этажей), пока остальные Мстители размышляют, кто именно лишил её дара речи. На следующий год в школе она спорит с одноклассницами и сдаёт эссе на тему Как я провела это лето (тема подозрительно похожа на Мой любимый Мститель). Легко спасать мир, когда ты бог или хотя бы Железный Человек; попробуйте делать всё то же самое с обыкновенным луком в руках. Кейт читает все заметки в газете и смотрит все новостные выпуски; у Хоукая, кажется, не так много фанатов, но тем лучше — так она точно сможет быть первой.
Когда умирает мама — где-то далеко, непонятно, неправдоподобно настолько, что практически глупо — Кейт несколько месяцев ощупывает мысли в поисках горя, но находит только тоску и накопившееся раздражение. Когда умирает мама, Кейт не замечает её отсутствия, Дерек всё так же притворяется просто плохим отцом, дома всё так же пусто и Нью-Йорк пахнет так же, как в детстве. Кейт набивает синяки на курсах самообороны, пачкает десятую форму на фехтовании, из лука поначалу стреляет настолько плохо, что практически отказывается от этой затеи, и в этот момент становится действительно невыносимо, потому что та встреча со Мстителями осталась единственным хорошим воспоминанием. Кейт злится из-за своей сентиментальности, когда знакомится с Клинтом, потому что он, конечно же, человек, и, разумеется, немного придурок.
Джессика Джонс ненавидит путешествия во времени. И, видимо, устроилась терапевтом новых друзей Кейт на полставки. Все они — тоже придурки, и чем больше она их узнаёт, тем больше понимает, что пропустила какой-то важный пункт в требованиях к кандидату на должность младшего героя. Зато стресс-интервью оказывается на удивление лёгким: сам Кэп отдаёт ей лук Хоукая просто за то, что она выебнулась на него в правильный момент. Погодите, хочет сказать Кейт, вы ещё не видели, как я разговариваю с отцом.
Потом Клинт Бартон восстанет из мёртвых — разумеется, для того, чтобы всё испортить. Оказывается, для того, чтобы лишить Кейт статуса Хоукая, достаточно ебучего трюка Робин Гуда. Кейт снова злится. И на Томми, предложившего просто украсть забрать то, что и так принадлежит ей, она злится. И снова на Бартона, когда впервые понимает, что тот просто не умеет говорить. Это Кейт повторит себе ещё тысячу раз, и тысячу один раз ей покажется, что её просто не слышат. Поднимите руки, девочки, кто смеётся над инвалидами.
Жизнь превращается в стресс-интервью. Серьёзно, Томми, тикток?
this will never end 'cause I want more
more, give me more
Карла вновь стоит у кровати, на которой корчится мать, и думает о том, как эффектно поставить точку, воспользовавшись минимумом выразительных средств. Никакое изящное прощание на ум не пришло, потому она закончила всё молча. Лестер многословен — интересно, как долго он крутил эту сцену, подчинилась ли она его фантазии, проговаривает ли Карла положенные ей реплики (на этой мысли она ловит себя на желании его удивить, и желание это смехотворно — Лестер, наверное, видел сотни вариантов предсмертной бравады). Карла не хочет умереть обыденно, ничем не отличившись, а ещё, конечно, не хочет умирать. Она почти проговаривает это вслух, размыкает губы и тут же сжимает их как можно плотнее; станешь моей смертью, а свидетелем слабости не станешь, уёбок.Объятия словно издевательски нежные: Карла смотрит в огромную пустоту, разворачивающуюся вместо воздуха и неба, солнца и облаков, и не чувствует ни тепла, ни холода, ни чужих прикосновений, и осознание контакта с чужой кожей — догадка, выстроенная на том, что Карла может увидеть, когда чужое лицо попадает в поле зрения; издевательски нежные, думает она, пытаясь отыскать насмешку или неуважение, но ничего из этого не чувствует, и даже ярость отступает в тень, откуда Лестер наверняка ухмыляется, галантно подавая руку.
— Сколько он тебе за это пообещал? — назови цифру побольше, думает Карла, не огорчай меня.
Наверное, было бы лестно, согласись Лестер убить её бесплатно. Из признательности к смерти. Из признательности к Карле.Ей нравилось думать о том, что Лестера удалось подкупить: дерьмом из её головы, рассказами о чужих самоубийствах, взаимной ненавистью к Норману; ей не хотелось обманываться, будто это было чем-то большим, чем стоящий на пути Озборн и почти что физическая потребность в том, чтобы увидеть, как он в последний раз закрывает глаза. Ей нравилось думать, что она попала в слепое пятно, и из этого пятна она может диктовать чужому мозгу, что видеть; Лестер с радостью убил бы любого, а её не убивал — пусть даже из вынужденности — и об этом Карла думала очень часто, переваривая каждую составляющую восторга снова и снова, наяву и во сне. Ей часто снились эти мгновения перед смертью, пальцы на её шее, пистолет, приставленный ко рту, и лицо Лестера, в последнюю секунду проговаривающее «нет, не могу», и Карла никогда не уточняла, почему не может. Какая разница.
Сколько раз она сама представляла, как его убивает?
Если Лестер прижмётся поближе, то сможет посчитать.dangling feet from window frame
will I ever ever reach the floor?
MORE - GIVE - ME - MOREКарле кажется, что в мире сейчас нет ничего, кроме её пустого тела, пару минут назад выдавившего последние капли страха. Сколько было теорий о том, что на преагональные состояния и поджидающую смерть организм реагирует диметилприптаминовой лихорадкой. Эзотерический пиздёж, мистические откровения, бог, стёртый в белый порошок; может быть, и сейчас этот пляж и чужая голова у неё на груди — индуцированное сновидение. Сожми глаза сильнее — и всё растворится в следующей фазе сна. Карла не понимает, как узнать, что происходит на самом деле.
— Скольких людей ты убил?
Она уже задавала Лестеру этот вопрос — он пожал плечами, вернее, вообще ничего не сделал и не ответил, и Карла тогда подумала о том, что это число к нему ближе, чем любой нож, а точность определена вплоть до сотых (отрезал кусок плоти — считай, умертвил на 0,05 процента).Сколько стоит это убийство. Скольких ты убил. Сколько раз убивал отца. Всё, что возбуждало и представляло собой интерес, превращается в цифры. Если бы Карла могла выблевать своё оскорбление, Лестер бы увидел, что она ничего не ела на ужин. Желчь жжёт горло.
— Ирония в том, что сейчас единственный — и первый — момент, когда у тебя был хоть какой-то шанс.
Ты падальщик, хочет добавить она. Мусор. Гниющая плоть. Трус.
— Часто потом будешь думать о том, насколько ты был слабее?Умирать не хочется. Застывший ужас можно собирать с её губ вместе со слюной, запекающейся корочкой в обоих уголках рта. Не от твоей руки, думает Карла. Не так. Мы должны были ходить по краю, резать об него ноги, рассказывать о мерзком и давить злость; потом Озборн бы умер, и мы могли бы больше никогда не видеться. Воспоминания об этом никогда бы не протёрлись, сколько ни надевай их на свою голову.
— Я часто раз думала думала о том, как тебя убиваю. Для отравления ты мне слишком нравился.
Я тебе, выходит, не нравлюсь, хочет спросить Карла. Обидно.
Солнце вгрызается в глаза, режет веки, но она всё равно уже практически ничего не видит.crushed and filled with all I found
underneath and inside.
