[sign]high ho, triple psycho,
i got a feeling like a tidal flow (but I know what I am)
they know what they are, so let me be[/sign][nick]Karla Sofen[/nick][icon]http://forumstatic.ru/files/0019/e7/0f/79626.jpg[/icon][fandom]marvel[/fandom][char]Лунный Камень, 34[/char][status]oh the violent weaklings[/status][lz]голод прокушен в поисках кости, слова опрокинуты на бок. руки остаются в костре — костёр остаётся сподручным.[/lz]

yes, I have a thousand tongues,
and nine and ninety-nine lie.

Странно, конечно, что Озборн знает столько всего, а психиатров будто бы держит за волшебников или ясновидящих (может быть, проблема в самой Карле или в том, что изначальный план накачать будущих героев седативами и хлестать кнутом, пока они не согласятся на пряничные крошки, — откровенно дерьмовый план; «если не хочешь сделать из своей — смешок — команды неуравновешенное, мотивированное страхом (если кто-нибудь из них вообще способен испытывать страх) чудовище, которое по приказу сможет разве что разрушить собственный штаб», говорит Карла, «тогда да, твой вариант идеален»). Может быть, проблема в том, что Озборну не понравился ни её тон, ни уверенность, ни откровенная насмешка — Норман ненавидит, когда его критикуют без спроса — и он решил преподать ей урок. Не смертельный — об этом она сама позаботится, как было всегда; но если с Пойндекстером что-то пойдёт не так (и почти наверняка пойдёт: Карла о себе высокого мнения, но и с реальностью, и с профайлами будущих коллег она знакома), в кабинете Озборна придётся лепить ту самую обворожительную улыбку, которую он так любит — она значит ты был прав, я проебалась, ты такой молодец (может быть, в этот момент под столом он дрочит — Карла побыстрее прогоняет эту мысль, но больше не может отделаться от ассоциации; в рту мерзко).

Норман считает их всех за абсолютно больных придурков; Карлу, разумеется, тоже — иначе зачем было начинать знакомство с иллюзорного козыря, который Озборн из рукава достаёт так лихо, что с корнем выдраны и пуговицы, и нитки (свисают слюной из правого уголка его рта, когда он улыбается так дежурно и сладко, что впору блевать). Доктору Софен, тому самому доктору, который довёл до самоубийства восьмерых своих пациентов — восьмерых, подчёркивает Озборн — уготована роль, видимо, самого стабильного человека. С привилегиями, подчёркивает Озборн; будто я поведусь на это, думает Карла и улыбается нужной гримасой: спасибо, польщена, обязательно оправдаю ваше доверие, директор.

Норман считает их всех за абсолютно больных ублюдков, и Софен не исключение; первое, что Озборн делает при личном знакомстве, — демонстративно потрошит все грехи, перемалывает верхний слой любой сомнительной истории и вываливает трухой на стол перед Карлой (будь он ещё умнее, понял бы, что она никогда этого не скрывала; очень дешёвый козырь — прочитал бы за концом одной улыбки и началом следующей, если бы был проницательнее). Пойндекстер, по представлениям Нормана, и не человек вовсе — Карла отстранённо усмехается, думая о том, что в университете учили точно не такому,
не сведению человека до пары диагнозов, точность которых ещё можно оспорить,
не самодовольной насмешке над кем-то, когда сам можешь функционировать только на максимальных дозах нейролептиков (да, Норман, это о тебе, и ты прозрачен, как дешёвое стёклышко).
Это не сочувствие, конечно. Может быть, Пойндекстер действительно обыкновенный — как там говорят в непросвещённых кругах общественности — психопат-садист (от формулировки Софен вновь тошнит), только она половину жизни спустила не на то, чтобы купиться на такую риторику.

Карла улыбается, отводя взгляд в сторону. Для того, чтобы вскрыть любой из аффектов Озборна, потребуется не больше минуты. Говорят они больше получаса —
потому что Карла не настолько глупа.

though I strive to use the one,
it will make no melody at my will,
but is dead in my mouth.

Все солдаты небесной Америки будущего — той, что примята Озборном в президентском кресле (его амбиции читаются так легко, что заметит их даже ребёнок) — знают, что умрут, и тот, кому поручено отследить перемещения Пойндекстера, не исключение. Знают, что умрут, но не настолько быстро — с этим согласился и Озборн, не думая ни секунды, и Карле до этого нет дела: потери есть потери — скорее всего, этот умрёт завтра же. Главное — чтобы сам стал визиткой-приглашением: глаза как моноширинный шрифт, которым написан один из номеров Карлы, лицо помечено крестом и иконкой телефонной трубки; нам подобные траты ресурсов бюджет позволяет, так ведь? — спрашивает Карла, когда понимает, что на неё организация свалена из-за одного только сомнения в голосе.

Никогда не сомневайтесь в решениях Нормана Озборна.

— marvel —

прототип: damian lewis + original;
norman osborn; green goblin [норман озборн; зелёный гоблин]
человек улучшенный, хаос (почти) упорядоченный, гоблин, (железный) патриот
будущий президент соединённых штатов (мы вам поможем)

[icon]http://forumstatic.ru/files/0019/e7/0f/17896.jpg[/icon]Карла не просила ни о костюме, ни о новой личности: над кроватью висит постер с Мисс Марвел — на фотографии Карла улыбается (ну конечно), но с каждым днём ненавидит затею всё больше. Озборну сложно было отказать (Карла думает, что сложно, чтобы не признаваться в том, что выбора у неё вообще не было); выбить себе главное место — проще, понять спустя пару недель, что её статус нихуя не стоит — ещё легче. За завтраком Карла представляет, как Виктория по счастливой случайности глотает острую кость или осколок стекла (пожалуйста, хоть что-нибудь) — с разрывом пищевода будет сложнее улыбаться, наверное? Её смерть Карлу устроила бы ещё больше, и она обдумывает этот вариант раз за разом,
тут же все ёбнутые, в конце концов; кого ты будешь подозревать, нарядив нестабильных преступников в красивые наряды?

Во сне Озборн просит у неё прощения (разумеется, стоя на коленях) (разумеется, опустив глаза) (глаза, конечно же, зелёные) (Карла, несомненно, прощает, а после этого Норман почему-то перестаёт дышать) — список обид и унижений, дотошный и мелочный, растёт из месяца в месяц:
когда ей в лицо швыряют костюм Мисс Марвел, она думает о том, когда вообще в последний раз столько терпела,
и, знаете, вообще-то никогда.

Цели Нормана превращаются в её цели (Карла никогда не хотела быть героем), внимания к Мстителям приковано уж точно больше, чем к Громовержцам (Карла никогда не хотела нянчиться с Озборном); когда он даёт очередное интервью — слуга народа, не иначе — он задыхается от восторга и священного трепета, и Карла уже не может понять, врёт ли он хотя бы самому себе. Лучше бы врал. Рано или поздно он проебётся, масштабно, красиво и катастрофически проебётся — господи, как она хочет это увидеть — может, заговорит Гоблин, может, очередной хитрый план окажется не таким уж хитрым, может, у Америки откроются глаза. Когда Железный Патриот стоит над избитым Саммерсом и, кажется, всерьёз думает о том, чтобы уничтожить всех мутантов, Карла ненавидит его ещё больше: она не хочет его останавливать, но и идти на дно вместе с ним не хочет,
и Мисс Марвел быть не хочет.

Остальных, кажется, всё устраивает — в известной степени; может быть, только Лестеру очередной виток подконтрольности не по нраву (когда из-за очередной ненужной жертвы Норман орёт полчаса, Карла улыбается уголками губ, а днём позже говорит: знаешь, _Хоукай_ действительно работает). Карла была в бешенстве, когда Лестер не смог убить Мелиссу: сколько шума из ничего, нужно было всего лишь убить человека, как убивал раньше и хочешь убивать сейчас, в чём, блять, твоя проблема. Карла всё контролирует Когда Мелисса сгорает вместе с Зевсом, Карла почти довольна. Карла всё контролирует Когда она думает о том, что Лестер проебался даже с такой простой задачей, она понимает, что помогло им чудо. Карла всё контролирует Когда Норман вызывает её к себе и говорит о том, что Мелисса выжила и трясёт записями с камер наблюдения у них перед лицом, Карла почти облегчённо выдыхает.
Не беспокойтесь, мистер Озборн, мы с Хоукаем за всем проследим.

(Какая, блять, удача, что ты не справился, Лестер)
Карла всё контролирует.
Теперь.

— Помнишь Мелиссу Голд? — хочется всковырнуть любимую ранку (Мелисса, которую ты не смог убить, та самая), но Карла улыбается. — Она тогда сбежала, а с собой прихватила компромат на Гоблина.
Какая, блять, удача.
— Норман, конечно, не очень хочет, чтобы все увидели, как величайший герой Земли в розовом колпаке пытается вырезать половину Горы Громовержцев. Узнаем, где запись, убьём Мелиссу. Или, хм, ты убьёшь.
Карла не особо скрывает нездоровый (да бросьте) энтузиазм.
— А пока компромат будет у нас, всем будет спокойнее.

[icon]http://forumstatic.ru/files/0019/e7/0f/93203.jpg[/icon]

[icon]http://forumstatic.ru/files/0019/e7/0f/93203.jpg[/icon]
i've never lost it — never fucking had it;
под ногтями каменная крошка — могильная плита давит на кладбищенскую землю, на грудь, на голову; пальцы в грязи, носок ботинка измазан чем-то зелёным; ненависть пухнет в черепе (точно опухоль) (точно злокачественная), ненависть давит на виски, вымещает грузным телом все мысли; мысли извиваются, как черви, выгибаются, переливаются на солнце, как спинки жуков, грызут ресницы, выедают глазные яблоки; тело умирает. кэрол, блять, знает, что у карлы всего 72 часа, и карла разгадала её сраный ребус всего за 10, и подыхала все 10 часов, 10 часов, 10 часов непрерывного умирания, хочется и умереть, и воскреснуть, и сдохнуть, и родиться, и обнулиться, и дойти до точки невозврата,
кэрол выдирает из груди карлы камень, а лучше бы сердце (прекрати так думать) (просто иди) — карла стоит у могилы матери (как ей повезло — уже сдохла), пинает носком ботинка надгробие, но оно не поддаётся, а знаете, что поддаётся? тело поддаётся разложению
(поддалась — разлагайся) откуда на могиле свежие цветы? очень любезно, кэрол (сдохни) камень лежит на ладони, удобно, хорошо, проглоти, засунь себе в прямую кишку, упади грудью на столб металлического забора, заткни образовавшуюся дыру камнем, сотри его в порошок и пусти по ноздре (сдохни) карла сжимает камень в ладони, сжимает камень в ладони, удобно, хорошо, сжимает камень, удобно, хорошо, почти не умирает, удобно, хорошо, мы вместе — ты у меня,
осторожно, спойлер: тело отторгает камень
совсем как с блохом, да?
да (:
(: улыбнись, карла

i just never
не хотела быть мисс марвел, не хотела, блять, не хотела, из карлы попробовали сделать кэрол, и так мунстоун исчезла, а осталась только карла; карла не хочет оставаться, карла хочет вернуть то, что было, а не сидеть с собой наедине, и когда тело принимает камень, всё ломается: ступни проваливаются в землю, ладони проходят сквозь надгробие; карла кричит и на секунду теряет материальную форму, проваливается ещё глубже, но ничего, это же нормально, наверное, нужно просто немного подождать, несколько минут — и всё вернётся в норму, и даже мисс марвел притворяться больше не придётся, убьём кэрол — и вообще больше никакой мисс марвел не будет, и каждую следующую можно будет убить, потому что главное чудо — это смерть; ещё несколько минут, и всё будет в порядке —
(карла разламывает надгробие)
вот так хорошо.

fucking
карла возвращается в башню мстителей и снимает постер (кажется, будто с него смотрит кэрол дэнверс); как это вообще произошло, как это могло произойти, карла её, блять, убила (кажется, будто вместо этого сама умерла). ненависть забивает лёгкие, катается по пищеводу (кажется, будто это камень), тошнота кусает за щёки. карла держит в руках стакан, секунда — и он проваливается сквозь ладонь, и карла снова не чувствует рук (несколько минут — и всё в порядке). к вечеру эта хуйня закончится, и карла выйдет на ужин, чтобы желать хэнд сдохнуть ещё интенсивнее, но на том, чтобы суметь удержать вилку, будет уходить ещё больше сил. норман, кажется, выпустил лестера, и зря, блять, выпустил: улыбка карлы лопается на губах, когда она подносит бокал поближе ко рту (как же сложно) УЛЫБНИСЬ лестер, кажется, не смотрит
ну ничего
РАНО ВЫПУСТИЛИ
— быстро ты, — говорит ему карла перед тем, как выйти в уборную, чтобы выблевать — это вообще что такое? похоже на щебень — ужин.
(: успела улыбнуться (интересно, лестер злится?)

had it
дни слипаются и воняют, как протухшее тряпье; о неудаче с дэнверс карла никому не рассказывает. если сжать ножку бокала, руки перестанут дрожать; если сжать пальцы, то бокал даже не выпадет; если сжать зубы, тошнота останется во рту. мышцы болят так, будто нужно напрягать сразу все (или что, камень выйдет вместе с желчью?). мы вместе; моё; только моё. норман что-то подозревает (может быть), лестер почему-то улыбается (он вроде всегда улыбался); дни слипаются, как липкие тела (карла честно пытается отвлечься на секс, но даже на озборна смотреть приятнее, чем трахаться). когда он вызывает её к себе, становится почти что спокойно — раньше бы вздохнула протяжно, серьёзно? мне нужно что-то делать? — а сейчас лучше так. карла проходит не в дверь его кабинета, а сквозь неё —
У МЕНЯ ВСЁ В ПОРЯДКЕ (смотрите как умею)
— африка вредна для кожи, озборн.
(ты уверен, что нам нужен меченый?)

but i have it — i can feel it
ни чуда, ни смерти: в африке фрэнка касла не оказалось (надо же, он не долбоёб, чтобы туда снова переться); на зубах скрипит песок, солнце гуляет по небу где-то повыше ладони, карла щурится, скалится, старается не смотреть вверх:
— если окажется, что карателя убил дакен, я его убью.
осторожно, спойлер: так и оказалось,
— серьёзно, мы прилетели в африку и даже не на курорт. не уверена, что у этой земли вообще есть название.
касл не мог засветиться в эмиратах?
— хотя тебе-то что, всё лучше тюрьмы, да, лестер?
интересно, с таким слоем санскрина она успеет загореть или нет.

[icon]http://forumstatic.ru/files/0019/e7/0f/66756.jpg[/icon]Liberals giving me a nerve itch.
Можно даже не спрашивать, нужен ли костюм — перед глазами застыло лицо Нормана, которому это уже надоело, и из его рта, расширяющегося в зевке, вываливается раздражение, спешно задрапированное первым, что подвернулось под руку. Liberals are giving a nerve itch. Карла перепроверяет, включен ли авиарежим (не включен), Озборн, кажется, что-то говорит — приходится достать наушник, тишина; Озборн, кажется, опять что-то говорит, но Карла второй раз не это не поведётся (отворачивается). Sometimes I get problems that are hard to solve. Нет, эта строчка совсем ленивая. Карла вспоминает подземку, выход второго альбома The Knife, обоссанный вагон и компакт-диск в руках; вспоминает, как ехала домой — нужно было торопиться на чью-то вечеринку, и странно пахнущая женщина облилась ацетоном, пока снимала лак с ногтей (Карла тогда подумала: господи, больше никогда). В подземку спуститься пришлось ещё не одну сотню раз, и с каждым годом это больше никогда куда-то откладывалось, пока всё не заебало окончательно. Второй альбом оказался лучше первого.
Хочется проверить маникюр, но Карла в перчатках.
Вздыхает.

До Цюриха лететь почти восемь часов (а оттуда до Давоса сколько, миль сто?); ноги начинают мёрзнуть — ощущение странное, почти забытое, хочется пережевать и выплюнуть, но получится разве что попросить у стюардессы плед. Карла думает о том, сколько за следующий день придётся отпустить улыбок и на кой чёрт Озборну на какой-то экономической херне нужны ряжёные супергерои. В смысле. Задумайтесь. Для чего? Может быть, он просто хочет её позлить (сделать это можно в десять раз дешевле; более того — вообще бесплатно). Хуже этого только то, что после ухода Нох-Варра всё пошло по пизде и из весёлого превратилось в неосторожное, и любой передышке Карла рада настолько, что пора уже начать что-то подозревать. Если закрыть глаза, можно притвориться, будто Озборн умер.
Приятно.

— Напомни, зачем я лечу с тобой.
Уже спрашивала, конечно. В костюме Железного Патриота удобно — улыбаться не нужно. Норману, впрочем, наверняка и так нормально, и лицо нужно держать в чистоте и порядке всё время; Карла же привыкла изображать ровно то, что хочется изображать. Ей хочется. Карла работала на это больше десяти лет — осознанно, выверенно — и всё для того, чтобы её работу осудили, а рот залепили дурацкой улыбкой. Искреннее, говорит Озборн. Это никуда не годится. Посмотри на Дакена.
Карла не против на него смотреть.

You make me feel like charity, говорит Андерссон; голос покрыт глазурью, корочка автотюна сладкая, на языке тает. Instead of paying up taxes, добавляет Андерссон, и Карла переводит взгляд на отражение Озборна, ползающее по экрану выключенного монитора. Озборн молчит настолько хорошо, что, если очень постараться, можно решить, что с ним всё в порядке. Интересно, насколько быстро он вывалится в психотический эпизод, если перестанет принимать все свои таблетки. Почему вообще мы говорим «потерять дерьмо» в те моменты, когда в голове дерьма становится настолько много, что оно начинает вываливаться из ноздрей. Очень хочется увидеть, как Норман сорвётся. Посодействовать, спровоцировать, шепнуть на ухо, что нужно, помочь запереть в какую-нибудь продвинутую больницу, навещать по четвергам, рассказывать, как мир сходит с ума. Смотри, мы сходим с ума. Без тебя. Можешь постоять в стороне.

Стюардессы, кажется, стали ещё дёрганее, чем час назад; Карла ставит трек на паузу и пытается сосредоточить внимание на том, о чём думать не хотелось ни минуты из этих восьми часов. Кажется, кто-то кричал. Может, это норма для эконом-класса, кто знает.
— Ты это слышал?
Персонал исчезает из поля зрения — конечно, так и должно быть, но теперь всё выглядит ещё подозрительнее; Карла вопросительно смотрит на Озборна (вторые сутки вопрос один и тот же: почему мы вообще летим на не частном самолёте), оборачивается, но рассматривать, по сути, нечего. Разбитый кем-то стакан осторожно звенит.

this will never end 'cause I want more
more, give me more
[icon]http://forumstatic.ru/files/0019/e7/0f/93203.jpg[/icon]
Карла вновь стоит у кровати, на которой корчится мать, и думает о том, как эффектно поставить точку, воспользовавшись минимумом выразительных средств. Никакое изящное прощание на ум не пришло, потому она закончила всё молча. Лестер многословен — интересно, как долго он крутил эту сцену, подчинилась ли она его фантазии, проговаривает ли Карла положенные ей реплики (на этой мысли она ловит себя на желании его удивить, и желание это смехотворно — Лестер, наверное, видел сотни вариантов предсмертной бравады). Карла не хочет умереть обыденно, ничем не отличившись, а ещё, конечно, не хочет умирать. Она почти проговаривает это вслух, размыкает губы и тут же сжимает их как можно плотнее; станешь моей смертью, а свидетелем слабости не станешь, уёбок.

Объятия словно издевательски нежные: Карла смотрит в огромную пустоту, разворачивающуюся вместо воздуха и неба, солнца и облаков, и не чувствует ни тепла, ни холода, ни чужих прикосновений, и осознание контакта с чужой кожей — догадка, выстроенная на том, что Карла может увидеть, когда чужое лицо попадает в поле зрения; издевательски нежные, думает она, пытаясь отыскать насмешку или неуважение, но ничего из этого не чувствует, и даже ярость отступает в тень, откуда Лестер наверняка ухмыляется, галантно подавая руку.

— Сколько он тебе за это пообещал? — назови цифру побольше, думает Карла, не огорчай меня.
Наверное, было бы лестно, согласись Лестер убить её бесплатно. Из признательности к смерти. Из признательности к Карле.

Ей нравилось думать о том, что Лестера удалось подкупить: дерьмом из её головы, рассказами о чужих самоубийствах, взаимной ненавистью к Норману; ей не хотелось обманываться, будто это было чем-то большим, чем стоящий на пути Озборн и почти что физическая потребность в том, чтобы увидеть, как он в последний раз закрывает глаза. Ей нравилось думать, что она попала в слепое пятно, и из этого пятна она может диктовать чужому мозгу, что видеть; Лестер с радостью убил бы любого, а её не убивал — пусть даже из вынужденности — и об этом Карла думала очень часто, переваривая каждую составляющую восторга снова и снова, наяву и во сне. Ей часто снились эти мгновения перед смертью, пальцы на её шее, пистолет, приставленный ко рту, и лицо Лестера, в последнюю секунду проговаривающее «нет, не могу», и Карла никогда не уточняла, почему не может. Какая разница.

Сколько раз она сама представляла, как его убивает?
Если Лестер прижмётся поближе, то сможет посчитать.

dangling feet from window frame
will I ever ever reach the floor?
MORE - GIVE - ME - MORE

Карле кажется, что в мире сейчас нет ничего, кроме её пустого тела, пару минут назад выдавившего последние капли страха. Сколько было теорий о том, что на преагональные состояния и поджидающую смерть организм реагирует диметилприптаминовой лихорадкой. Эзотерический пиздёж, мистические откровения, бог, стёртый в белый порошок; может быть, и сейчас этот пляж и чужая голова у неё на груди — индуцированное сновидение. Сожми глаза сильнее — и всё растворится в следующей фазе сна. Карла не знает, как узнать, что происходит на самом деле.

— Скольких людей ты убил?
Она уже задавала Лестеру этот вопрос — он пожал плечами, вернее, вообще ничего не сделал и не ответил, и Карла тогда подумала о том, что это число к нему ближе, чем любой нож, а точность определена вплоть до сотых (отрезал кусок плоти — считай, умертвил на 0,05 процента).

Сколько стоит это убийство. Скольких ты убил. Сколько раз убивал отца. Всё, что возбуждало и представляло собой интерес, превращается в цифры. Если бы Карла могла выблевать своё оскорбление, Лестер бы увидел, что она ничего не ела на ужин. Желчь жжёт горло.

— Ирония в том, что сейчас единственный — и первый — момент, когда у тебя был хоть какой-то шанс.
Ты падальщик, хочет добавить она. Мусор. Гниющая плоть. Трус.
— Часто потом будешь думать о том, насколько ты был слабее?

Умирать не хочется. Застывший ужас можно собирать с её губ вместе со слюной, запекающейся корочкой в обоих уголках рта. Не от твоей руки, думает Карла. Не так. Мы должны были ходить по краю, резать об него ноги, рассказывать о мерзком и давить злость; потом Озборн бы умер, и мы могли бы больше никогда не видеться. Воспоминания об этом никогда бы не протёрлись, сколько ни надевай их на свою голову.

— Я часто раз думала думала о том, как тебя убиваю. Для отравления ты мне слишком нравился.
Я тебе, выходит, не нравлюсь, хочет спросить Карла. Обидно.
Солнце вгрызается в глаза, режет веки, но она всё равно уже практически ничего не видит.

crushed and filled with all I found
underneath and inside.

[icon]http://forumstatic.ru/files/0019/e7/0f/93203.jpg[/icon]Забывает, о чём думала секунду назад; ненависть выгорает на солнце, превращается в пыль или стеклянную крошку — мысли загустевшие, как отравленная кровь, как полуночная мерзость, проникающая в голову против твоей воли. Слова разбегаются под языком — Карла почти придумала какой-то ответ, но в ту же секунду забыла, о чём говорил Лестер. Страшно? Уже не страшно. Желание жить приходится сочинять с нуля, и это слишком тяжело, а с какого-то момента невыносимо, потому что Карла проваливается в бесконечную темноту, вязкую и душную; похоже на сонный паралич, и, может быть, это Лестер сидит у неё на груди, не давая ни вдохнуть, ни выдохнуть (он тоже превращается в идею, в чужеродное присутствие, и Карла так долго училась не бояться его и насмехаться, как смеются над карикатурой или бумажным тигром, что сейчас по привычке тоже не может).

Тело знобит, но Карла в нём потерялась — слишком большое, слишком нелепое, как распухший труп, выловленный на береге реки, незнакомое, злое, непонятное, отдельное; руки не отзываются ни болью, ни движением. Речь Лестера превращается в бормотание, а потом — в хруст, и шум проникает в голову, затапливая все звуки; Карла пытается что-то выкашлять, но грудная клетка не подчиняется (теперь действительно клетка), а шум, кажется, подползает к самому сердцу, и Карла даже ждёт того, что сейчас наступит последняя темнота, после которой не будет ничего, и она так устала, что уже не противится,
лишь бы не лежать человеческим обрубком на когда-то горячей земле, лишь бы Лестера не было рядом, а Нормана — там, за кулисами, лишь бы Кэрол уже отъебалась, лишь бы Карлу оставили в покое наконец-то, навсегда,
ничего не просила, никого не трогала, не хотела ни наряжаться клоуном, ни быть героем,
пришли, озлобили, отобрали всё и ушли.

Она не хочет себя жалеть, обиду превращает в злость, весь этот год живёт в «завтра», откладывает месть, спать ложится с пустым желудком, Лестер — почти что единственное «сейчас», ниточка между прошлым и настоящим, забавная говорящая голова, которую можно чем-нибудь кормить, и Карла всегда была настороже, даже если эта голова ничего не говорила, потому что Карла знает, чего стоит молчание и что оно означает, а когда голова разжала челюсти и вцепилась ей в глотку — Карла оказалась не готова (не сейчас).

Никогда не верила в идею смерти, потому что зачем верить в то, что ты когда-то можешь закончиться; верила в неприкасаемость, неуловимость, прозрачность — и сейчас тоже верит, просто не помнит. Карла лежит в несуразно большом теле, теряется в нём, где-то рядом — уже не очень понятно, где — находится Лестер, шум становится всё громче, звуки дребезжат эхом в ушной раковине, солнце слепнет, ярость спит беспробудным сном, жизнь идёт куда-то вперёд, а Карла нет.

[icon]http://forumstatic.ru/files/0018/a8/49/51797.jpg[/icon]        Come, arise, hunter!
        Can you not hear?

Преступницей она себя ощущает, когда проникает в свою же запечатанную квартиру (впервые в жизни хочется сказать спасибо за то, что с ней не считаются настолько, чтобы обыскать дом как следует). Карла приходит в себя на хуй знает каком нижнем уровне башни Мстителей болезненно и резко, грудная клетка сдавлена спазмом, голова — ласковым кольцом мигрени. Не помнит, как выбралась оттуда, не помнит, встречала ли кого-то, не помнит, умерла или показалось — смотрела ночью того же дня на биллборды, лица ведущих новостей, котировки и курсы акций, бесконечные числа, прохожих, в каждом из которых мозг видел только смерть, угрозу, Лестера, Нормана, Старка, точно мёртвую Сонгбёрд; смотрела на газету, прилипшую к пожарному гидранту, на расползшиеся чернила, дату — не поняла ни слова.

Ужас кусает за пятки, сжимает в кулаке пищевод, хочется блевать, рыдать, вцепиться во что-нибудь зубами — Карла вгрызается в своё же колено, сдавленно орёт, везде какие-то лица, хотя она уже час как одна — большеголовые, со слипшимися в сплошной ком чертами, глазами блестящими, как масляная краска; голова раскалывается на две, три, четыре половины, тени дробятся, льнут к ней, хватают за локти липкими руками — Карла уже лет десять не видела на своём теле синяков, отвыкла от того, что оно может болеть, синеть, сопротивляться. Правая рука немеет. Через неделю она вспомнит, что Лестер, кажется, вывихнул ей пальцы.

        The chatter of a death-demon from a tree-top.

Первые месяцы она перемещается по городу, как земляной червь — в хуёвую погоду, прижавшись к грязному асфальту, пожалуйста, не обращайте на меня внимание, умоляю, не наступите; в груди дыра не метафорическая, а буквальная, хотя анатомия найдёт, что на это возразить — там, где был камень, сейчас только свербящая пустота, жрущая воздух и еду, Карла постоянно задыхается и чувствует голодную тошноту, будто воздух и всё, что падает в пищевод, пустота крадёт. Ещё Карле одиноко — одиночеством человека, у которого забрали неуязвимость, дом в престижном районе и перспективу прожить оставшуюся жизнь в Дубае, забыв и про психиатрическую практику, и про любые инициативы Озборна.

Запасы налички, хуёвый фейковый айди и протухший йогурт в холодильнике — дома у неё темно, пыльно и холодно — помогут разве что на первых порах. Карла не привыкла планировать бюджет. Бродить по городу бесплотной тенью. Возвращаться к себе больше одного раза тоже не собиралась, но всё равно вернулась, чтобы забрать две бутылки вина и драгоценности (планка падает — теперь Карла готова подставиться за красное сухое и годовой запас транквилизаторов). Блистеры сверкают краше, чем золото. Два месяца она жрёт лошадиные дозы всего, что помещается в рот, и тревога, задобренная колёсами, уступает место приятному отупению. Карла всё равно просыпается по ночам, потому что шорохи, шум с улицы, свет фонаря, приглушённые голоса — Лестер может вернуться в любую минуту, и панике плевать на то, что он вряд ли сунется в Нью-Йорк прямо сейчас.

Эту квартиру, как и все прочие, он назвал конурой. Увидела Карла ровно то, что ожидала — пиздец. Может, она и сдохнет здесь, в окружении голых стен, клопов и тонкого матраса, заляпанного каким-то дерьмом. Карла надеется, что это кровь. Пожалуйста, пусть это будет кровь. Клопов она могла и придумать — передоз Карла ловит каждый четверг, а напивается каждую пятницу.

Живёт она поначалу предчувствием — повторной смерти, возвращения Лестера, визита полицейских, федералов, да хоть Мстителей, блять; наверняка Меченый знает, что в эту квартиру кто-то проник, наверняка это не повод для того, чтобы мгновенно проверять, кто. Он чудится ей то в окне, то в дверном проёме — в зеркале, шуме слива, консервной банке — спустя несколько месяцев Карла думает: ну и что ещё ты мне сделаешь? Мысль смелая, как бравада человека, к горлу которого пока не приставлен нож. Она помнит, каково бояться.

Волосы отрастают, кожа портится — лицо у Карлы серое, несвежее, опухшее, как и всё вокруг. Спать, глотать таблетки, сочинять диалоги, следить за новостями, снова спать, снова жрать колёса. Интуиции у неё никогда не было, потому криминальные сводки она скроллит с мыслью хуй знает, кто это сделал. Почерка у Лестера нет — если хочешь прожить дольше, от маркеров избавляешься. Платят ему, очевидно, не за красивый след и вензель в конце подписи. Карла рассматривает закорючки на поддельных документах и думает о том, что настолько избавляться от индивидуальности — не то искусство, не то суицид.

Засыпает Карла, гипнотизируя взглядом глок, лежащий сантиметрах в десяти от её головы. Даже если у Лестера нет камня, пистолет в её руках — так, занятный аксессуар. Лестер, наверное, рассмеётся. Нет, точно рассмеётся. Что случится потом, не подсказывает даже её остроумие.

Когда она слышит шум, от пистолета её отделяет метра три. Движением, выдроченным трусостью и желанием успеть связать хотя бы два слова, Карла преодолевает несколько лет неутешительной статистики и отсутствия физической подготовки. Нет, она не в форме. Никогда не была. Сотни вариантов реплик мгновенно улетучиваются, сердце набухает и пытается продавить грудную клетку изнутри.
— Привет, Лестер.
В конце концов, весь последний год динамика власти ебала её в рот.

[icon]http://forumstatic.ru/files/0018/a8/49/51797.jpg[/icon]Камень — ебучий булыжник, войдёт в любое тело как нож, да? — у Лестера. Если точнее, где-то внутри, очевидно, что не в кармане; в Карле просыпается голод, за ним, как и всегда, приходит озлобленность, злоба мелкой сошки, Карла чувствует себя ещё меньше, ты вообще представляешь, что у тебя в руках? Внутри ни тоски, ни отзыва, будто они с камнем не провели все те годы — выходит, её не только в Африке бросили, выковыряв пальцами единственный гарант безопасности, нет, гарант безопасности гуляет по чужим карманам, как ни в чём не бывало, меняет владельцев, как Карла — пациентов. Можно было догадаться, но она не догадалась, выдавив камень из Блоха — не догадалась, умирая — не догадалась, но тогда она ни о чём не думала, только о солнце, горячем воздухе и предательстве, не только Лестер и Норман её бросили, даже ебучий булыжник предал.

Почему она раньше об этом не думала.

Блоху она тогда говорила: ты чудовище, монстр, ты омерзителен, посмотри, в кого этот камень тебя превращает, думаешь, мама бы тобой гордилась? Что бы сказал твой отец? Ты уёбище, Блох, не засыпай, смотри на меня, слушай; Блох не спит третьи сутки — только в рассказах Карлы всё далось легко — лучше уж пытка водой, Карла улыбается, что тебе пытка водой, долбоёб, у тебя же камень. На исходе третьего дня Блох поддаётся бэдтрипу.

Лестеру это говорить бесполезно, «чудовище», «монстр», «уёбище» не слова даже, а набор букв, иногда он носит их с гордостью, иногда — с безразличием, сквозь его равнодушие не прорваться, и Карла снова вспоминает, что её так восхищало.

Его руки ускользают, проходят сквозь — это она не сразу поняла, только по его лицу догадалась — может быть, она просто перебрала с колёсами, однажды её тошнило кровью, в тени матраса мерещилось что-то злое, уверенность в том, что Лестер настоящий, уходит быстрее, чем его же заначка (на что ты спустила деньги, Карла?).

Она пятится, медленно, дюйм за дюймом, не дышит, смотрит ему в глаза, будто этим можно отвлечь, сердце всё так же трусливо бьётся. Если протянуть руку за глоком, Лестер сразу её убьёт? Если сделать это не сразу? Если отвлечь разговором—

— Я не знаю, — и не хочу знать.
Карла замолкает — вряд ли ему нужна подробная история. Рядом с Лестером никогда не было страшно, но бесстрашие это было не от веры в безопасность, просто убить её раньше он не мог, и никто не мог — попробуй задеть ворованный воздух, удачи.

— Мне больше некуда было идти, — правой рукой она трогает саднящую шею, кажется Лестер всё-таки настоящий. — Я думала, ты вернёшься раньше.

Дюйм за дюймом.

Лестер такой же, как и всегда, помножить на удивление, которого Карла раньше за ним не замечала — оно могло быть злорадным, а сейчас, кажется, сбивает с толку; как мало нужно для того, чтобы удивить Буллзая, всего-то сдохнуть и год прожить в его конуре. От этой мысли становится спокойнее процента на два, но тревожности в целом, наверное, все сто сорок шесть.

Карла повторяет одно и то же, словно так можно его убедить:
— Никакого Нормана, Лестер.
Хочет добавить: ты ему нахуй не всрался, как и я, как и все мы, он сидел в тюрьме, сбежал из неё, сдался копам, снова сел, выбрался — ему есть, чем заняться. Наверняка сейчас занят клоунским альтер эго и очередным охуительным планом. Наше время прошло.

— Дай мне несколько минут, — она сглатывает, руки выставлены в суетливой попытке его успокоить, — и я уйду.

Наверное, это хуёвая идея.
Карла думает о том, что хуёвая.
Но ещё ей страшно, а у Лестера в голове не лучше, чем у неё. Может, хуже.
Левой рукой быстро тянется к глоку, страх пропускает одну здравую мысль — если целиться в Лестера, сдохнуть можно так быстро, что он сам не поймёт; глок ложится в правую руку, опущен грустнее, чем сама Карла.

— Просто дай мне уйти.