Каждый раз дом зализывает вам раны (языком шершавым, как у большой дикой кошки): недавно Нелл зашла в Красную комнату и попала в домик на дереве, в вертикальном окне повешены солнце и луна; Люк снова писал «девочкам вход запрещён» и даже не оглянулся — пришлось закрыть дверь и открыть ещё несколько раз, чтобы вернуться туда, куда нужно. Дом сочиняет виноватого Артура, протягивающего к ней руки и закатывающего глаза до снежной белизны, и Нелл прячется поглубже — лежит в кровати в четырёхлетнем теле, дом говорит через Люка: тут безопасно. Шея снова ноет, от одеяла пахнет зимой и влажной могилой; приходится считать до семи, водя пальцем по краю пледа, и пытаться заглянуть Люку в глаза, но он снова спрашивает у Оливии: что, если нам приснится, что ты нас убьёшь? Нелл смаргивает пустую слезу и открывает глаза в пустоте. Хватит. Хва-
(don't wanna lie) I CRY

Нужно считать дни, чтобы мысли не разошлись на отдельные нитки и можно было понять, когда придёт настоящий Люк; время в доме трещит и выворачивается наизнанку: Нелл знает, что Люк придёт (он уже приходил), Нелл остекленела настолько, что несколько раз представляла, как он действительно останется (пожалуйста, лишь бы эту слабую мысль он не смог подглядеть). Дому такие мысли нравятся, и сначала даже Поппи затихает, занавешивая лицо выгоревшим жёлтым шёлком; Красная комната сипло дышит и даёт поговорить с Артуром: они сочиняют планировку будущего дома и спорят насчёт цвета занавесок (жёлтые, такие же Нелл увидит на кухне, проливая чай мимо рта). Горло Оливии забито лаской и землёй — она тоже протягивает руки, но Нелл достаточно представить бестелесность, чтобы никто не смог прикоснуться.
WHEN YOU BLEED

AND I BLEEDЛюк разжимает крошечную ладонь: из неё ползут пауки, пуговицы на лапках, капли сиропа, пластиковые солдатики, шляпки гвоздей, занозы, клювы птиц, сидевших у его окна, запачканные кровью пластыри [...] а это, кажется, шприц. Нелл всего четыре, и она не может вспомнить, что это значит, и Люк берёт её руки в свои: тут безопасно. Нелл всего четыре, и она никак не может вспомнить, сколько им лет, и почему не стоит пить мамин чай, и почему Эбигейл снова жива и даже постригла чёлку — Нелл приходит в себя, когда взгляд царапают знакомые жёлтые занавески, и выталкивает Люка из Красной комнаты; прошёл уже год, а дом крутит это событие каждый чёртов день, добавляя всё новые и новые механизмы. 394 раза Нелл не ошиблась, на 395-й снова спрашивает (так тихо, чтобы ни дом, ни Люк не услышали): неужели ты не можешь остаться. Оста-

WHEN YOU CRY
Иногда мысли Люка такие острые, что царапают Нелл — он сомневается, сомневается, чёрт возьми, он сомневается; он опять думает о том, чтобы вернуться — это всё ты виновата со своей тоской, можно было бы просто сдохнуть и никогда не возвращаться. Нелл знает, что тянет его назад, и 873 дня тратит на то, чтобы отыскать в доме ножницы и вырезать своё лицо из всех воспоминаний Люка, или сделать хотя бы так, чтобы он не смог её слышать (это всё твои мысли, отпусти, отрежь, забудь, умри). Нелл запирает дверь Красной комнаты и разматывает клубок воспоминаний, которые раньше помогали ей жить, пока они не запутаются в написанное дрожащей рукой «девчонкам вход запрещён», пока стены не начинают плесневеть и бугриться, пока Люку не покажется, что у неё всё в порядке. А ещё Нелл знает, что этим его не обмануть. И Поппи опять зло смеётся. И смеётся. И смеётся.