Из каждого ржавого пикапа Фрэнсис слышит проверенные миллионами американцев хиты - хуки, припевы и джазовые полумёртвые придатки, доставшиеся гордым авторам песен в награду от былого великолепия - истерзанные мелодии, агонизирующие в ухе и залипающие в голове. Пока Оливерос постулирует случайность, математически выверенные песни перепрыгивают из чарта в чарт - из пикапа в пикап - потеют в барах, расходятся тиражами в провинциальных музыкальных магазинах, сопровождают все важные моменты неприхотливой мелкой жизни; Фрэнсис противно, но именно эта брезгливость и представляет интерес, который за последний год в Мэдфорде изучен вдоль и поперёк.
Люди тут слушают Boyz II Men и переключают на Ванессу Уильямс, чтобы потом надраться под Red Hot Chili Peppers и заснуть под Селин Дион, стыдливо срывая с кончика носа сентиментальную соль. Полтора года назад Фрэнсис бы подняла на смех каждого, кто сказал бы, что это можно выносить дольше незапланированного вечера.
Под носом больше не маячат перспективы и отрезанная по пунктиру тревожащих лиц свобода,
под носом сейчас - соль с пылью.

Фрэнсис Ли - отважный маленький исследователь, научная область - пределы допустимого (одёргивает руку); сейчас одной она проверяет на крепкость пальцы и дверную ручку (ногти начинают ныть), другой удачно (хочется в это верить) заслоняет от посторонних эту бесстрашную инициативу (Ирвин наверняка заметил, зачем это, к чему это). Фрэнсис Ли думает: боже, то, что я не развернулась и не ушла, стоит очень многого, бесконечно многого, то, что я здесь сижу и не выплюнула тебе в лицо чем-нибудь мерзким, чтобы ты наконец-то понял, что значит «отрезать всех по пунктиру», не стоит ничего из того, что ты делал все эти годы,
можешь ли ты оценить этот подарок, взять кредит с высоким процентом?
можешь? хочешь?

Голова пухнет от слов, фраз, цифр, имён, событий: всё идёт в ход, баланс Ирвина беспощадно высчитывается, каждый промах извлекается из-под стекла, исследуется по отдельности,
ничто хорошее не забыто,
все услышанные песни проигрываются одновременно, все лица сжимаются в одно, растянутая рыболовная сеть тащится по дну, такую Фрэнсис подтащить к поверхности не сможет, только тянет и тянет за собой всё время, складывая и умножая, пока факс не вытошнит годовым финансовым отчётом. Факс тошнит им каждый день, каждое сраное утро, и из раза в раз последние строчки складываются в «Ирвин не заслужил»,
а Фрэнсис злится и отправляет его обратно в бухгалтерский отдел, потому что за столом их кабинета сидит тупой Грегор, который нихуя, абсолютно нихуя не смыслит в таких тонких сферах, ни в чём Фрэнсис не виновата, просто перестаньте уже высылать свои ошибочные прогнозы и пожизненные приговоры,
каждый вечер Фрэнсис Ли оправдывает себя по всем статьям, расцарапывает до крови любые обвинения
(истец - Фрэнсис Ли Хоукс, какая пошлость)
но ни один блядский отчёт не говорит правды: ни в чём она не виновата.

РАЗ ПОШЛА КО ДНУ, ЗНАЧИТ, ГОВНО БЫЛА КОМАНДА
И КОРАБЛЬ ТВОЙ ГОВНО

Ирвин или издевается, или пришёл для того, чтобы изучить каждый из этих отчётов под лупой и пересказать ей, будто она не помнит их наизусть; Фрэнсис думает об этом и поглаживает озлобленного зверька, свернувшегося в груди. Зверёк говорит: отгрызи ему нос! выцарапай глаза! прокуси губу! и беги беги беги беги я так голоден боже всё на свете отдал бы чтобы ещё хоть одну ночь ни в чём не сознаваться я бы и тебя отдал фрэнсис но тогда придётся сдаться вместе с тобой я не готов сдаться;
Фрэнсис боится начать говорить и мех у зверька такой мягкий слушать тоже боится, и слышать ничего не хочет,
вот тебе гора папок, тут все мои тревоги насчёт тебя за последний год, забери и проваливай,
и зверя своего забери.

— А что ты хочешь услышать? Что ты особенный? Что я со всеми обошлась паршиво, но с тобой так плохо, что это уже ни в какие ворота? И зачем ты приехал?
(зверёк урчит, подныривая под руку, вгрызается в пальцы и довольно жрёт — молодец, Фрэнсис, продолжай, всё правильно)
— Чтобы сказать о том, какой это никчёмный город? Или ещё раз напомнить о том, какая я дерьмовая и что нихуя не выйдет?
(зверёк крошечными когтями рвёт рукав, забираясь ей на плечо и шепча на ухо: как мерзко, как подло, ты же сказала, как тебе жаль)
— Упиваешься этим, Ирвин? Всё недостаточно, да?
(Фрэнсис захлёбывается, умолкает на несколько секунд, чтобы перевести дыхание, кусает губы, чтобы не выпало какое-нибудь неправильное слово, и все звуки обращаются в красный — губа прокушена)
— Как будто я не понимаю, что вопрос не о том, почему, и что вообще никакого вопроса нет? Ну конечно же ты не виноват, Ирвин, — Фрэнсис улыбается с торжественностью главы университетского братства, благословляющего подопечных на любую гадость во имя сообщества,
(посмотри, какая я молодец, и что же ты наделал)
— Спрашивай, что хочешь, но спрашивай честно. А потом уходи.

Прокушенная губа на вкус как домашнее вино, которое как-то раз притащил Мартин; они приехали на пустую парковку к северу от Мадисона, чтобы послушать, как ветер ударяется о кучу жестяных гаражей в километре от них, разворачивается, скрипит и свистит. В городе такие звуки раздаются только ночью и обычно сливаются с ночным шумом, но сейчас — в изоляции и с выкрученной на максимум громкостью — чище, чем звучание второго альбома The Jesus and Mary Chain, в котором они просрали весь свой нойз.
Вино красило губы, август — небо (на излёте лета оно металлизируется, будто бы ожесточаясь и приглушая все синие цвета);

и в ушах Фрэнсис перекатывается такая же жестяная коробка, продуваемая всеми ветрами: скрипит громче, чем мысли, грохочет по нарастающей,
руки заходятся в лихорадке, будто подхваченные судорогой от выливающейся из краёв злобы,
Фрэнсис хочет ударить Ирвина (зверёк умеет просить), но отважный исследователь в этот момент отворачивается, и приходится ударить себя по колену,
оно гудит, как жестяная коробка.