[sign]I was not separated from people, grief and pity joined us.[/sign][icon]http://forumupload.ru/uploads/0019/e7/0f/2/612660.jpg[/icon][nick]Sybil Reisz[/nick][status]i have friends in holy places[/status][fandom]Transistor[/fandom][char]Сибил Райз[/char][lz]We were miserable, we used no more than a hundredth part of the gift we received for our long journey.[/lz]Она, как и всегда в таких случаях, нервничает. Может быть, это первый разговор с Ройсом, разговор, а не рукопожатие фразами, может быть, она ошибается. Сделать шаг не туда она точно не хочет.

С другой стороны, нервозность часто приписывают человечности, и Сибил не очень понимает, хочет она казаться человечной или правильной. Той, которой её хотят видеть. Кого хочет видеть Ройс, какой стороной ей повернуться, как не потревожить раздражение, которым вымощены почти все дорожки, как не задеть усталость.

Сибил зевает, задрапировав лицо ладонью, раньше она могла неделями спать по несколько часов — предвкушение давало много сил, больше, чем должно было.

Во рту много вопросов, но язык Сибил держит за зубами: никогда не приходило в голову спрашивать у Гранта, каково это, может, он совсем ничего не ощущает, пустив это на порог своей рутины, но у Ройса привычки расписаны, наверное, по часам, и к новым впечатлениям ему прикоснуться сложнее, оттого они и ярче.

Место для диалога, конечно, не самое удачное.

— Да, мы рискуем.

Может быть, о них узнают. Сибил не всё равно, но впервые она нашла что-то, что давало ещё больше смысла, чем бесконечное пересечение человеческих линий — теперь можно выстроить одну, а там, глядишь, и сам выправишься.

Технически, они не умирают. Она не скажет этого вслух, потому что знает, как это звучит, и не уверена, насколько честно можно говорить. Но Ройс задевает пустоту, о которой Сибил никогда не спрашивали — о которой она не очень много думала, потому что не могла подобрать слова, которые устроили бы кого-то, кроме неё.

Приходится выдержать паузу — Сибил довольно бессмысленно смотрит вниз, отрепетированным когда-то движением доставая сигарету.

— Для того, чтобы было грустно, ты должен верить в потерю. Разве мы их теряем?

Шомар всегда нравился ей больше остальных. Можно мозолить глаза администрации, можно балансировать между раздражением и восхищением, Шомар, наверное, делал бы это до самой своей смерти, но так ведь умирать не придётся? Иногда Сибил думает: будь у неё близкие люди, по-настоящему близкие, она бы привела их за руку.

Голова давно зудит от бесполезности, и только сейчас затихла.

— Умеешь пускать колечки? Хотя о чём это я, наверняка не умеешь, — новый смешок — предупредительный, — я бы очень хотела об этом поговорить, не о колечках, конечно, но, наверное, не здесь.

[sign]I was not separated from people, grief and pity joined us.[/sign][icon]http://forumupload.ru/uploads/0019/e7/0f/2/612660.jpg[/icon][nick]Sybil Reisz[/nick][status]i have friends in holy places[/status][fandom]Transistor[/fandom][char]Сибил Райз[/char][lz]We were miserable, we used no more than a hundredth part of the gift we received for our long journey.[/lz]Проблема страха лишь в том, что его нельзя просто растоптать и забыть — нет, он пустит кровь, и подошвы ботинок потом будут прилипать ко всему, на что ты наступаешь. Придётся проглотить, иначе в Фэйрвью станет так же, как в Клаудбанке.

— Зови на новоселье, уверена, будет грандиозная вечеринка, — частью рта она улыбается, не очень понятно, левой или правой. — Шутка запоздала, прости!

Сибил всегда знала, что у них всё получится, но верила ли? Кажется, и сюда она протащила беспечное отношение к жизни, сейчас ей повезло — Ройс принял это за что-то другое, но однажды кто-нибудь заметит, на чём она действительно сосредотачивается.

Вот бы рассмотреть Ройса не глядя.

— Эшер? — она закатывает глаза, — Эшер сильнее, чем кажется. Не думаю, что его страхи перевесят общую цель, Ройс. А ты сильнее, чем думаешь.

Улыбка, теперь более явная, с лица не сползает. Если бы Сибил не стала Сибил, она стала бы Эшером. В их работе есть что-то схожее, фокус разный, но навыки синонимичны. Информация и люди — одно и то же, Эшер должен это понимать.

Портсигар приветливо раскрывает пасть, зубы, разумеется, изъедены никотином. Чтобы смотреть хоть куда-нибудь, Сибил смотрит внутрь — резинка ослабла, незначительно, но раздражает; это она ещё вчера заметила, но времени не хватило. Из таких портсигаров сигареты вываливаются, как нетрезвые тела из бара — приходится следить.

— Зачем рассказывать Гранту? — зажигалка щёлкает дважды, — И тем более Эшеру. Всё произошло сегодня, дай себе время. Ты не спрашивал, но я всё равно скажу: может, это не страх, а новые впечатления. Ты не очень похож на человека, хорошо справляющегося с эмоциями, которых он не ожидает. Да и никто не похож.

Сибил почти скучает по его обычным интонациям — снисходительная наглость, что ли — под его болтовню можно уснуть, не из-за скуки (хотя иногда и это тоже), а от смысловой монотонности. Зазнавшийся Ройс — признак успеха, в худшем случае не_поражения. Даже о своих ошибках он говорит немного свысока, и в этом он прав. Ошибки всегда будут.

— К тому же, что знает Грант, то знает и Эшер. Странные у тебя представления о распространении информации, — она посмеивается по-доброму, нужно ли снова напомнить, что это всё шутка?

Свои страхи Сибил не формулирует — пусть остаются невнятными очертаниями, из таких выбраться проще, чем из оговоренных рамок. Можно даже представить, что это и не страх вовсе, а сгущённый воздух. Любой вариант в конечном итоге неизбежен.

Затяжка — способ оттянуть время. Вторая — признак или невоспитанности, или тщательно формулируемого ответа, и последнее влечёт тысячу оговорок.

— Какие у меня страхи, — Сибил возвращает улыбку на место, — что кто-нибудь из важных гостей напьётся и сделает какую-нибудь глупость. Все мои страхи — плохо работающие люди. Неправильно работающие. Всё остальное можно исправить.

Всё остальное нужно исправить.

— Не буду снова начинать про потерю, лучше скажи: тебя беспокоят новостные заголовки? Когда-либо беспокоили? Те, что не связаны с твоей работой, конечно.

[sign]I was not separated from people, grief and pity joined us.[/sign][icon]http://forumupload.ru/uploads/0019/e7/0f/2/612660.jpg[/icon][nick]Sybil Reisz[/nick][status]i have friends in holy places[/status][fandom]Transistor[/fandom][char]Сибил Райз[/char][lz]We were miserable, we used no more than a hundredth part of the gift we received for our long journey.[/lz]Ориентироваться в настолько тонких вещах он так и не научился, правда? Что не понимает, то берёт нахальностью, где не может проскользнуть, идёт напролом. В этом есть что-то очаровательное, если достать из общего витража раздражения нужные детали. Если смотреть отстранённо, не оценивая.

Она никогда не думала, что Ройс невнимателен, нет, Ройс хорош в том, чтобы закрывать глаза, оставаясь зрячим.

— Вот я подставляю тебе мягкое брюхо, Ройс. Это слабость или страх?
Сибил медленно подталкивает портсигар к нему, не стесняйся.

— Смелость не в том, чтобы не бояться, и не в уверенности. Прости за тривиальность, но смелость в том, чтобы действовать, пока тебе страшно. И я не пытаюсь польстить тебе или себе. Ты не убежишь от страха, ты учишься с ним жить.

Сибил вздыхает, возвращаясь к привычному тону. С облегчением человека, который заходит домой под утро.

— Грант не требует от нас бесстрашия. Не видела этого в чеклисте на приёме в Камерату. Гранту нужно, чтобы мы функционировали, — она делает паузу, чтобы затянуться, — а тонкие сферы его не касаются.

Гранту не обязательно всё знать, потому что разделив с нами свою цель он показывает, что может на нас положиться. Чем больше власти и обязанностей, тем больше ты вынужден полагаться на других, делающих и твою работу. «Заметно, что ты раньше работал один», хочет сказать Сибил.

«Но сейчас ты не один».

Ройс тоже возвращается к привычному (привычному Ройсу) — в других обстоятельствах Сибил бы прикрылась сарказмом, выдавила желчь из улыбки, она умеет делать это так, чтобы не казаться агрессивной, делать это мягко, немного в сторону.

«Я думаю, что ты убил Йон-Дейл и испугался, потому что впервые твои действия привели к хоть каким-то изменениям». Когда изменяется всё, не изменяется ничего, да?

Может, с самого начала нужно было вооружаться другим тоном, тем, которым она отчитывает людей, проёбывающихся впервые, у них глаза людей, совершающих первую — по их мнению — ошибку, и фатальность давит на их плечи, а ноги проваливаются в мягкие ковры с длинным ворсом. Отчитывает — не самое подходящее слово, иногда просто нужно напомнить, что ты не исключение из правила, ты и есть это правило.

— Неважно, ценишь ли ты это вмешательство, — Сибил закатывает глаза, прерывая зрительный контакт на секунду, лучше бы это оценил, — мне будет приятно, не спорю, но.

Стуком большого пальца она отмеряет равные промежутки времени, сам посчитай, какие именно, Ройс.

Улыбку Ройса можно продать очень дорого, но делиться Сибил не будет.

— Мне и скучно, и страшно, не знаю, чего тут больше. Всё, чего я сейчас хочу — показать, что бояться нормально, Ройс. Раньше ты работал один, и твои ошибки наверняка значили многое. Но сейчас ты не один, — она улыбается в ответ, не ядовито, не лениво и точно не так, как на последней обложке журнала, — и если мне покажется, что ты не справляешься, я расскажу всё Гранту.

Она опускает глаза. Не передышка, так, расстановка акцентов.

— Если меня чему-то и научила работа, так это тому, что никто не выбрасывает тебя сразу. Никто в своём уме. И я доверяю тебе в том, чтобы свой страх и запихнул куда поглубже.

[nick]Jude Duarte[/nick][fandom]the folk of the air[/fandom][icon]http://forumupload.ru/uploads/0019/e7/78/277/173778.jpg[/icon][status](un)known soldier[/status][sign] [/sign][char]джуд дуарте[/char][lz]Better not to invent her in her absence. Better to wait until she's actually here. Then <a href="http://glassdrop.rusff.me/profile.php?id=1556">he</a> can make her up as she goes along.[/lz]Кардан смеётся, но смех не тот, что раньше — тяжёлый, такой выталкивают изо рта, прилагая усилия; можно считать это победой, если смеются хотя бы не над тобой.

— В мире смертных тебя бы прирезали уже давно. — Джуд улыбается, заглядывая ему в глаза. — В вашем любят развлечения — настолько, чтобы позволить королю лаять и год, и сто лет.

Раздражение поднимается очередной волной (можно подумать, когда-то вода была спокойной), его, кажется, в присутствии Кардана можно ощутить физически — как новый орган. Сжать бы в руке, как шею испуганной полёвки, посмотреть в бессмысленно-злобные глаза и выпустить в саду. Джуд опускает голову, пытаясь сосредоточиться на этой мысли, чтобы не думать о том, насколько Кардан портит всё, к чему она прикасается.

Даже сейчас, преклоняя голову — не из почтения, а от пудовой короны, о которой никогда не просил; даже тогда, преклоняя колено — не из почтения, а из удобства, о котором потом пожалеет. Что ещё она должна сделать, чтобы Кардан подчинился? Землю, принявшую труп его друга, топчут лошади Мадока — Валериан так и сгнил бы там, если бы Джуд не рассказала, если бы ей было невыгодно рассказывать,
неужели ты этого не чувствуешь?

Она знает, что Кардану страшно, но он всё ещё недостаточно боится. Она знает — видела — есть то, что может заставить его замолчать и затолкать даже самые жестокие мысли поглубже. Может, ей нужно стать и этим. Несколько месяцев назад ей было достаточно его публичного унижения — её желания растут быстрее, чем она это замечает.

Разонравилось кресло?
Если она сейчас прикажет ему закрыть рот и встать на колени — он это сделает?
Даже с кровати не слезет, пока не поймёт, что воздух сгустился и единственное, что может встать между ним и смертью, это Джуд.

Она тяжело дышит, бесцельно сжимая в руке клинок: в планах этой спальни не было ничего похожего на тайные ходы, их просто не должно было быть — но они есть, шагов они не должны были слышать — но слышат, это или ловушка, или розыгрыш,

Кардан наконец-то смотрит на неё так, как должен — Джуд старается запомнить этот момент, обратить его в то, что можно будет расстилать на кровати перед сном; маленькая победа, заляпанная покушением не больше, чем королевские камзолы вином. Почему-то это придаёт ей уверенности, и когда шкаф распахивается, она оказывается не готова ещё больше.

Получше запомни этот момент, Джуд.

Хорошо, что можно полагаться на рефлексы — тело умнее неё, и расстояние до Кардана она преодолевает в два прыжка. На серьёзный урон это не похоже, но болт, возможно отравлен, почему они не придумали, как связаться с Призраком или Бомбой из королевских покоев, почему Кардан крикнул громче, чем должен, возможно, стрела отравлена, возможно, убийца не один, наверняка — доверять страже нельзя, нужно было не выёбываться, чтобы проводить с Карданом как можно меньше времени, и проверить спальню,
мысли в голове наталкиваются друг на друга — любой выбор может оказаться неверным. Хорошо, что последние полгода подготовили Джуд к тому, чтобы принимать решения в ситуациях, в которых вероятность проёба стремится к бесконечности.

— Будь здесь. Стражу не впускай.

Потайной ход выложен ковровой дорожкой — фейри чрезмерны даже в том, что стоит делать максимально неприметным. Туннель прямой, как наивность стрелявшего, но человеческие ноги всё ещё человеческие — Джуд чувствует, что расстояние сокращается, но этого по-прежнему недостаточно. Глаза беспорядочно шарят по покоям, которых она никогда прежде не видела, выстрел был бесполезный, почти смешной, кто бы ни стрелял — прятаться наверняка тоже не умеет.

Об остальном Кардану пока знать не нужно.

Время для него сейчас, наверное, разбухло в крови и ожидании — когда Джуд возвращается, Призрака по-прежнему нет, хотя стража наверняка слышала крик, а то, что слышала стража — автоматически слышит весь дворец.

Оставить Кардана одного она сейчас не может.

— Больно?

Могла бы проявить больше участия, но ей действительно интересно.

[nick]Jude Duarte[/nick][fandom]the folk of the air[/fandom][status](un)known soldier[/status][sign] [/sign][char]джуд дуарте[/char][lz]<center>How else do I learn home
is my hunter.</center>[/lz][icon]http://forumupload.ru/uploads/0019/e7/0f/2/726681.jpg[/icon]

[nick]Henry Winter[/nick][status]other side[/status][icon]http://forumstatic.ru/files/0018/a8/49/85753.jpg[/icon][fandom]the secret history[/fandom][char]Генри Винтер[/char][lz]My whole being calls for an act of violence, but I still use velvet gloves.[/lz]Умри Банни, наткнувшись пищеводом на тщательно выверенную дозу яда, было бы проще. Это могло бы оказаться большой случайностью — ночной променад к холодильнику, участливо забытая соусница, размякший кусок картошки; они проснулись бы следующим утром в счастливом неведении, гадая, мёртв Банни или ещё нет, и это промежуточное состояние спасло бы Генри от последнего взгляда, которым Банни пытался зацепиться не за край утёса, а за них, их холодные руки и испуганные глаза. Испуганные не настолько, чтобы попытаться его подхватить.

Генри помнит сжавшее его оцепенение, которое детективы приняли бы за жестокость, но он не убийца. Это был страх. Наивно было считать, что убийство их от него избавит.

Общение Джулиана с Банни — одно большое одолжение; раньше Генри не понимал, смеётся ли Джулиан, называя хаос витальностью, и сейчас понимает ещё меньше. Было бы легче, вырази он хоть одну эмоцию в неприкрытом виде, череда его любезностей настолько двусмысленна, что даже Коркоранам впору наткнуться на потайное дно. Может, виновата мигрень, но Генри кажется, что искренность Джулиана помогла бы ему намного больше рассуждений о спонтанности.

Будь эта ситуация немного иной, они могли бы насладиться экзотикой простоты. Весь дом Коркоранов — минное поле экскурсовода, на одной только кухне впечатлений можно получить больше, чем во всей Италии; может быть, хотя бы Джулиан наслаждается контрастом между тем, что ему привычно, и этим праздником жизни.

— Всегда было интересно, — открывать глаза Генри пока не рискует, потому для обозначения интереса пользуется исключительно мимикой, — почему вы взяли Банни в свой класс?

Змеится верёвочка между ними обоюдоострой плетью, змеится да истончается — полгода спустя Джуд держит в руках леску, пальцы в царапинах, рот в горькости Вечного яблока — полгода на то, чтобы всё не обратилось нитью, которую Кардан смахнёт, как соринку. Так шея превращается в выемку для гильотины, а тень бежит впереди, куда глаза глядят — там уже ничего не видно.

Бестелесный для тягот: скользит по жизни, материальный для удовольствий и призрачный для проблем, так она думала про Кардана раньше. Когда Балекин, лощёный от гордости, с великодушием предлагает регентство, Джуд думает: вот он, момент, когда Кардан схватится за нож. Но момент прошёл, глаза, вновь непроницаемые, стали ещё чернее — радужки темнее беззвёздной ночи, в мире смертных нет такого цвета, чтобы его описать, а в мире фейри король только что его изобрёл. Так ты войдёшь в историю, Кардан Изобретатель.

Раньше она думала, что между ними нет ничего общего, кроме задетой гордости, которую обоим нравилось ковырять друг в друге, но дистанция сократилась, и Джуд страшно от этого узнавания: Кардана, себя в нём, его в других. Мадок никогда не был жесток, и жёсткость в нём была необходимая, всегда в ответ на что-то: Джуд призывала, а Тарин молчала, потому что её закаляло иное. Балекин, прикрываясь заботой, был бессмысленно жесток, добившись аудиенции — особенно, потому что нет ничего злее этой обманчивой любви, в которую заворачивают хлыст. Джуд желает ему смерти, конечно, и говорит себе, что Кардан здесь ни при чём. Иногда во сне она достаёт из ножен Закат и перерезает Балекину глотку — зачарованный слуга застывает с ремнём в руке, белая спина принца обманчиво мягка, и во взгляде ни капли торжества, один ужас. «Зато я убийца», сказала бы Джуд.

Тарин она говорит «если это делает тебя счастливой» — кодовая фраза для тех, кому больше нечего сказать, и даже это нечего неискреннее, потому что Локк умеет делать счастливым лишь самого себя. Может, сестра узнает об этом позже, но это тоже ложь: Тарин умнее неё и смотрит всегда вглубь, видит и других, и себя, у Джуд на такое часто не хватает смелости. Прыгнуть в огонь ради огня — вот её сущность, получится — так и вовсе жить в огне; Тарин же стоит рядом, потому что знает, что у костра нужно греть руки, а не запускать их по самый локоть. Локку наверняка это нравится, но его веселье быстро остывает.

В распахнутом шкафу дублеты, блузки, тренировочная одежда, платья — призраки прошлого, отутюженные Таттерфелл без любезности, но по совести, в своих комнатах Джуд никогда не было уютно, но теперь тут подчёркнуто небезопасно: Тарин вряд ли провернёт трюк с ключом ещё раз, но жучьи глаза импа и забытые тряпки Кардана стоят перед глазами и никуда не собираются уходить.

Джуд ковыряет пятно от сока румяного гриба на штанах — яд приживётся в любом теле, это всем знакомо, права была Таттерфел, назвав её червяком в коконе бабочки. Её присутствие всё это время незримо ощущается: придвинутый стул, заправленная постель, порядок вместо хаоса — во дворце нет места, где Джуд могла бы остаться одна, зато одиночеством полны любые пространства.

Она слышит топот стражи — прислуга ходит тише, почти беззвучно — и надеется, что они пройдут мимо её комнат. Не повезло. Может, если она сильно задержится, его мысль убежит куда-то ещё.

В покои Кардана Джуд заходит без стука, жест язвительный, но и уязвлённый — крошечная пакость, которую пьяный король может и вовсе не заметить.

— Чем могу быть полезна, Верховный Король?

Пахнет, как и всегда, вином. Трезвость ему не по нраву, и Джуд понимает, почему, но желание встряхнуть его посильнее, так, чтобы пришёл в чувство, жжёт ладони. С пьяным Карданом говорить тяжелее — она никогда не может понять, где уловка, а где правда, хотя из них двоих врать умеет именно она.

просыпается утром, смотрит на заломы на волосах пустым взглядом, отпечаток подушки на лице, очередная ночь, упакованная в отёки, неровности, шероховатости, помятая вчерашняя футболка, ноющие пальцы с выгрызенными заусенцами, отрывает тело от кровати — в глазах темнеет, а потом искрит, потом она думает о том, кто умер, и снова темнеет, похудела, нет, осунулась, кажется, каждое утро её становится меньше, по ночам она уменьшается, пока однажды не проснётся в постели обыкновенная пустота, и китти не хочет превращаться в пустоту, суетится, делает всё, что нужно, даже больше, намного больше, и откуда только берутся силы, думает китти, это ведь точно не моё, и всё-таки не хочется исчезать, но и оставаться не получается, и на безжизненные тела смотреть нет сил, но откуда-то они всё равно берутся, китти складывает тела к себе в карман, кладёт под подушку, обнимает их по ночам, днём носит, прицепив брошью, ремешком часов на запястье, циферблат смотрит в прошлое, а в будущее не смотрит и настоящим не озадачен.

сидит на краю ванны, вода остыла, тоска приросла к коже, и хочется снять её вместе с усталостью, освежевать себя наконец-то, вкуса зубной пасты не замечает, лицо в зеркале не узнаёт, иногда улыбается себе, даже подмигивает, и ассоциации разбухают, как отголоски кого-то мёртвого, всё ещё звучащего в голове, китти не хочет вспоминать, китти хочет услышать.

Застёгивает пуговицы блузки и проходит сквозь закрытую дверь, оставляя эти мысли где-то в ванной. Начинается школьный день.

Промозглый, но удивительно тихий: никаких взрывов, фейерверков из соплей, дети проголосовали за пятницу, в которую учебники нужно будет принести в чём угодно, но не рюкзаке. Райан спросил, можно ли оставить кота, подобранного на улице, «трёхшёрстные к удаче, мисс Прайд» (мисс Прайд отвечает: ладно, но знай, что это кошка). Образовательный момент.

Овощной салат на обеде не пользуется популярностью. Китти никогда не думала, что в обязанности директора входят объяснения того, почему они не могут на каждый ужин заказывать пиццу. Логан будет ворчать, что день обмена одеждой — самое необязательное развлечение в мире, Китти на это ответит: детям очень понравилось, в следующий раз приходи, девочки умрут от умиления, если ты натянешь чьё-нибудь платье. И уничтожат, если порвёшь.

Она держится только на этом. Когда умер Пётр, их Колосс, в ней уже ничего не осталось. Курт, блеснувший как видение Рая, растворился так быстро, что она решила, что сможет не придать этому значения.

Мозг беспощаден и воспроизводит их встречу раз за разом — и на девятом уровне сна, в веренице гнездований ножей в межрёберье Курт снова её убивает, узнав кого-то другого. Китти его не узнаёт, но замечает в нём что-то понятное ей, так на картах осторожным контуром обводят расщелину, в которой неосторожные туристы дохнут, как мухи, даже самые экипированные и близкие друг другу.

Стыдно. За всполох надежды, беспощадный, почти злой — «Почему вы мне не сказали?», спрашивает Китти, вцепившись в Курта до боли — за злость и то, как защипало в глазах, за ком в пищеводе; «Какая же ты тупая, Логан сказал бы тебе в первую очередь», говорит она себе вечером в ванной, и кипяток, как обычно, ничего не смывает, оболочка из стыда сваривается в нём и прикипает к телу.

Увидеть его она не ожидала. Может, даже надеялась не увидеть.

— Это Логан, блять? — раньше она ругалась куда меньше, а сейчас слова выпрыгнули сами, их приманила кровь на его лице, наверное. — Да-да, ты меня не знаешь, я тебя не знаю, я с первого раза поняла, правда.

Она не может позволить себе быть нежнее, наверное. Он с таким отвращением тогда её отпихнул — отчаяние человека, выросшего не просто в другом мире, а в выживании — это и выскребло ямку в её голове, улеглось там вопросом: будет ли мир, в котором они не умирают или хотя бы не превращаются в это. Китти его не винит. И не ищет во взгляде кого-то другого. Китти думает, что если умрёт хоть кто-то ещё, её просто не станет. В ней на это уже нет места.

— Кэтрин Прайд и в нашем мире существует только наполовину. Меня зовут Китти, — она протягивает ему руку. — Если тебе нужна помощь, просто попроси.

Нет места.

— Пожалуйста.

Вспоминает.

Заклинаю я — да будете вы защищены от всех видов дурного глаза: чёрного глаза, жёлтого глаза, голубого глаза, зелёного глаза, глаза продолговатого, глаза маленького, широко раскрытого глаза, глаза узкого, глаза ясного, кривого глаза, глаза круглого, глубоко поставленного глаза, глаза выпуклого, глаза видящего, глаза всматривающегося, глаза сверлящего, глаза влекущего, глаза матери. Глаза друга. Она знает, как сделать Логану больно, но нужно что-то другое. Может, ради неё хоть постарается. Как тебе такая идея, Джеймс?

Она не может придумать, как его называть. Курт? Это его имя. И его. Не-Курт? Ещё хуже, даже их горе не сочиняет такие мерзости. Таким, наверное, его мысленно зовёт человек, когтями не добравшийся до сердца. Красного на синем. Речь будто шершавее, лицо красиво полуживой, жестокой красотой, кожа, кажется, темнее. Китти собирает отличия как вещественные доказательства, чтобы подкармливать нелепо всплывающее узнавание — оно тяжелеет и послушно опускается на дно. Ненадолго, конечно.

— Подожди тут, — она думает: действительно долбоёб, — вдруг дети увидят. Распугаешь.

Он может передумать, пока её нет, понимает Китти, перебирая ящики в медпункте. Она застывает на секунду, уставившись в издевательски-зефирные розовые облака на небе и её еле пробивающееся сквозь них отражение — блеклое, озадаченное, слишком призрачное для этого закатного буйства красок. Она редко смотрит по сторонам, даже на пробежке разглядывая сто оттенков гравия под ногами. Подмечает другое: дорожка, вытаптываемая тысячами ног лет десять, зарастает свежей зеленцой буквально за год. Если знать, куда смотреть, очертания проглядывают каждые пару метров, но однажды и это воспоминание уступит реальности.

Бинты, стерильные марлевые салфетки, антисептик — как говорит Логан, мы здесь не бойцов растим, так что набор в медпункте соответствующий. Китти возвращается так же, как и уходила — не через дверь — и Курт, кажется, остался на том же месте. Время, как и в любой другой день последних месяцев, лениво застывает. Не сдвигается. Она впервые за долгое время этому благодарна.

— Пулю я достану, — говорит она, раскладывая всё на столе и указывая ему жестом на кресло, — но если раздроблена кость, сделать ничего не смогу. Снимай верх.

Сонная тишина, не нагретая дыханием. В нос сквозь проталкивается запах крови. Стражу Израиля молятся, чтобы поддержать силой 248 органов — по количеству заповедей Торы, органов, как потом узнаёт Китти на уроке биологии, что-то около 80 — и 365 жил. Она вспоминает об этом, засовывая руку Курту куда-то над сердцем: сплющенная пуля, проскользнувшая между рёбер, находится у самой лопатки.

— На память, — Китти кладёт её ему в руку, таких, наверное, у него было много.

«Мы здесь не бойцов растим» вгрызается в мысли — она до сих пор не думает, что и они были бойцами. Всё казалось приключением, нелепой авантюрой, чередой увлекательных событий; долгое время так и было, а потом им на смену пришли катастрофы. Китти наклоняется, пытаясь достать из раны все волокна ебучей наверняка-очень-по-научному-сделанной ткани и слишком усердно заливая всё антисептиком.

слепая, бессильная любовь, хочется блевать любовью и тоской,